Немецко-фашистские оккупанты захватили в районе Дона и на Кубани большую территорию и важные в промышленном отношении города — Ворошиловград, Новочеркасск, Шахты, Ростов, Армавир, Майкоп.
Потери советских войск с 15 мая по 15 августа составляют: убитыми, ранеными и пропавшими без вести 606 000 человек, 2240 танков, 3162 орудия всех калибров, 2198 самолетов…»
Романов встряхнул головой.
Шестьсот шесть тысяч! Веселые итоги, ничего не скажешь… Да, война — это и бухгалтерия тоже, самая страшная бухгалтерия. Любо не любо, а подбивай итоги… Шестьсот шесть тысяч матерей бьются сейчас по стране в слезах…
Кусая губы, Тихон сцепил на столе руки, невидящими глазами уперся в их темный загар.
В тишине громко лязгали стенные ходики. Романов прислушался, невольно отдался этому лязгу и вдруг отчетливо услышал другой, грозный скрежет металла.
Все нарастал этот скрежет и, переходя в оглушительный грохот, уже заполнял все смятенное существо Тихона, заполнял собой весь сущий мир.
Сознание заметалось в бесконечных закоулках памяти — где он слышал этот страшный грохот войны. Где?!
…Давно ли крутили ту картину, что называлась «Если завтра война». Давно ли пели бодрые, усыпляющие слова: «И врага разобьем малой кровью, могучим ударом!»
В считанные дни, на чужой земле, артисты кино управлялись с врагами…
Второй год топчет, терзает немец советскую землю, и вот она, сводка итогов трехмесячных боев с ее огромной кровью…
Это как же так?!
Обида и горечь от сознания того, что кино обмануло все надежды, все начальные ожидания, опять и опять мучили Романова. Он встряхнул головой, поднял от стола лицо, и газетный лист снова ударил в глаза четким шрифтом.
Как же он сразу этого не увидел!
«В ночь на 19 августа наши самолеты бомбардировали немецкие города Данциг, Кенигсберг и Тильзит. Все наши самолеты вернулись на свои базы».
Другое, веселое, торжествующее заплескалось и закричало в нем:
«А, гады… Не все нам, будем и вам! Буде-е-ет!»
Тихон грохнул кулаком по столу:
— Тильзит, вашу мать!
Шумно на Чулыме от людских голосов, от постука уключин, от плеска воды и глухого падения березы в днища широких лодок.
Лодка Кости Кимяева тычется в боковину полузатонувшей маты следом за лодкой Романова. Костя косит веселые карие глаза на начальника, скалит белые зубы:
— Лепим, значит, пирожок… Язишки в запек пошли! Нагуляли жирку за лето, увесисты, дери их холера!
Парень шагает через борт лодки на мату и, наклонившись, пропускает короткую веревку под березовую тюльку. Другой ее конец опоясывает веревкой Никифор Бекасов.
И Романов с Логачевым лезут руками в воду, нащупывают заиленные концы скользкой березы… Дерево сильно наботело, оно и вправду тяжелое. Мужики чуть раскачивают на веревках тюльку, а затем, коротким броском, опускают ее на дно лодки. Кормовщик Виктор Комков и первое носовое весло — Дарья Семикина — придерживают короткими баграми лодку.
Когда десятая тюлька ложится поверх других, Виктор резко кричит:
— Хватит! Борта беречь!
Тихон не обижается на крик. Все правильно. Комков сидит рулевым, и он сейчас полный хозяин лодки.
Начальник с Логачевым бросают под ноги веревки и усаживаются на скамейку плечом к плечу.
— Греби на воду! — опять командует Виктор.
Весла отвесно рассекают тяжелый набег волны, сильно осевшая лодка медленно выворачивает на фарватер.
Взгляд Романова охватист, зорок. Начальник все время приглядывается к работе людей. А Костя, оказывается, глазастый, ничего не скажешь… И впрямь похоже на то, что ровные язевые спинки накладываются на нижнюю корочку квадратных плотов-донок, а затем люди Шворы покрывают серебристые куски рыбы верхней, уже поджаренной корочкой — плотным накатом из сосновых лесин.
«Пирог» наращивается по частям, по квадратным кусочкам. Много дней еще нужно, чтобы приготовить всю громаду маты в сорок метров шириной и двести длиной. «Начинкой» сплавщики уложат тысячу кубометров самой лучшей Чулымской березы. Валили ее лесорубы выборочно, любовно, на двух с половиной метрах комлевой части не сыщешь и единого сучка. Добротный материал получат самолетостроители!
Дружно налегают на весла Романов и Логачев. Слышно, как в напряжении дышит за спиной Семикина — не до разговоров гребцам. И Комкову трудно. С натужной синевой на серьезном лице упирается мужик единственной ногой в выступ кокоры, то и дело машет загребным веслом, выравнивает ход лодки. Фронтовик доволен: дорвался до настоящей мужской работы, пригодился в деле!