Начальник опять сбился с шага, неловко, боком, присел к столу. Охватил руками голову, крепко потер пальцами виски. Устало вздохнул.
— Ладно. Не тот час, чтобы воду в ступе толочь. Ты, Никифор, докладную напиши, все изложи форменным порядком. Найдутся повыше товарищи, спросят за мату. Шутка ли… авиаберезу военному заводу задерживаем! Ну, а как вы с хлебом-то на воде? Давно кончился?
— Три последних дня и крошки во рту не держали. Сам плотогонничал, знаешь, жуется на реке не по военной нормочке…
Тихон достал из ящика стола отрезок хлебной карточки.
— Держи, Яковлевич! Тут всем шестерым. А масла, сахару, чего другого — этого свыше законного пока дать не могу, не взыщите.
Бекасов поднялся с дивана, бережно зажал грубой черной ладонью легкий хлебный листок, поднял усталые глаза.
— Спасибо, Иваныч, и на этом. Ты, однако, на сёдни передых дай. Заросли, так мы завонялись, что самим себе тошные.
— Как же! — опять высоко подхватил Пайгин. — Кабы летай жары стояли — в воду бы курялись! Холодно стало.
— Отдыхайте, пожалуй! — кивнул Романов и тут же остановил Бекасова. На листке ученической тетради начальник быстро, размашисто написал:
«Чулымская сплавконтора, директору.
Пятая мата затонула в устье Боровой. Необходимо плотить наново. Требуются рабочие, такелаж. Романов.
20 августа 1942 года».
— Ты, Яковлевич, мимо пойдешь… Занеси радисту. Пусть сразу же передаст. Срочная, И скажи, что ответа жду!
Уже и успокоиться бы Романову следовало, а вот не мог он одолеть растерянности,
Не мудрено было оказать и слабость. Тихон молод, ему и тридцати нет, а начальником участка всего год, и беда эта — беда всей сплавконторы — накатила на него первая. Первая!
Он горько усмехнулся. Надо же так, что именно у Боровой мата на прикол встала! Что бы ей подальше, к Черкесове, прибиться. Там бы Власова, не его забота… А Новосибирск давно директора Иванова телеграммами засыпал и только одно требует: березу, березу отгружай! Ой, не скоро еще попадет береза на завод…
В конторке не сиделось. Низкий потолок, зажелтевшие стены — давно бы выбелить эти стены — давили, вроде и дыхание спиралось в нагретом кабинете…
Радист, где же он, Белобородов? Не должен тянуть с ответом директор… Начальник вздохнул еще раз, стянул с себя брезентовую робу, сбросил твердую, военного покроя фуражку и ринулся к двери.
На крыльце наметанным взглядом окинул залитый утренним солнцем поселок.
Вдоль серой залысины берега — два ряда почерневших домишек с прогибами замшелых крыш… За ними — зеленые лоскутья огородов с желтой крапью высоких подсолнухов, а дальше — порыжелая луговина и ровной стеной сочная дымчатая синева соснового бора.
Древне, слитно с землей стояла родная сибирская тайга и, как всегда, мягко успокаивала, гасила нутряные всполохи… Еще Чулым неведомым, непостижимым образом врачевал: снимал напряжение, уравновешивал и укреплял душевные силы. Подвижной, весь в легком серебре солнечных пятен, весело, зовуще бежал он к недальней своей старшей сестре Оби, что плавно и величаво несла широкие воды через болотистый Нарым, через темную тайгу и пустынную тундру в холодный Ледовитый океан…
До Чулыма — два-три десятка шагов. С крутизны яра все виделось и открывалось сразу. Старые ветлы и седые тальники на другой стороне. Ближе, на игривом блеске воды — ровная деревянная нить рейдовской запани, что держалась «головкой» на якоре. Внизу, под обрывом, выступы данного песка были исчерканы черными скобками смоленых лодок и обласков.
В треугольнике запани плотная набивь соснового леса упиралась в узкие сортировочные ворота из двух понтонов, и по тому, как на открытой воде, за сплоточным станком, заметно удлинилась толстая нить стянутых в пучки бревен, Романов с радостью определил: работают нынче сплавщики хорошо.
Конечно, наслышаны поселковые о мате. Конечно, разнесли Бекасов и Пайгин недобрую весть и знают рабочие, что им предстоит вскорости. Но вот — сам видел — вяжут лес безо всякой сумятицы.
В кабинете, в тишине, Тихон совсем успокоился, наскоро бодрил себя: работа, только работа предстоит и не больше того! А когда чулымский сплавщик леса боялся?!
В начале девятого на крыльце, а затем и за дверями кабинета раздалось быстрое шарканье мягких сапог, Романов тотчас узнал — так ходил радист участка Белобородов, маленький худенький человек.