— Ты к себе и Киняйкина причисли… Показалось мне, что Корнева и боли Василия подняли…
Олимпиада Степановна взялась за скобку двери, хотела было уже и проститься, да все еще просились у нее наружу слова:
— Нет ничего выше умной доброты. Зачем добавлять людям горя —.война, и без того слез довольно приносит…
Их было шестеро, как и обещал Рожков.
Рыжая Дуняшка Пронина откинула ногой калитку, и сапоги девчат вразнобой забухали по дощатому настилу.
А Романов как раз сбегал с крыльца. Уже отзавтракал и на Чулым наладился.
Дуняшка не из тех, чтобы церемониться, а потом, давно знала начальника сплавучастка. Сбила на затылок мужскую шапку, шаркнула сапогом сорокового размера.
— Иваныч, зачисляй в кадру!
— Таких бы да побольше! — широко раскинул руки Тихон. Он открыто любовался девчатами: хороши, и смотреть-то на них любо-дорого. Ну, Рожков — уважил… Прислал не маломерок, не соплюх… — Гляжу, догадливый вы народ, девахи…
— Где уж нам тут выйти замуж… Это Дмитрий Терентьевич надоумил в брючата, для тепла, вырядиться, — охотно отозвалась та же Дуняшка. — Кто братнино напялил, кто отцово — ниче спецура? А что, вводе нам бродить?
— В воде, — подтвердил начальник.
Дорогой к реке Романов едва успевал отвечать фоминским:
— С жильем — это в клубе, к своим деревенским. Целая комната у девчат, всем хватит места! Сушить одежу-обужу, верно, надо. И с этим просто: железку поставили, топят до утра. С едой налажено — ухой хоть залейся. И чай с сахаром!
За спиной Тихона раздался сдавленный смешок. Шагавшая рядом Дуняшка заглянула Тихону в лицо:
— Товарищ начальник, а как насчет культурного отдыху… Гормозу бы вечером… Как, толстопятые, даешь танцы-дранцы?!
Девчата одобрительно зашумели.
— Сашенька Сулимов — беда и выручка наша — на фронт забратый… — вздохнула Дуняшка. — Не поманывает теперь в клуб. Да что в ём проку! Под семена клуб намечает Рожков. Мы вчера рев подняли: где сбираться зимой? А вот, разъясняет, подсобит Романов амбар утеплить — ваше счастье!
— Отправим мату — тотчас отправлю мужиков, все сделают! — заверил Романов. — Заодним уж коровник ладить приедем.
На Чулыме, у лодок, он давал нехитрое наставление:
— Вы, девахи, на работе чтоб с приглядкой. Тюлька скользкая, в лодке мокро. У нас ведь так можно упасть за борт, что только вода поднимет, да и то не сразу…
— Что говорить! Береженого бог бережет — известно! — согласилась Дуняшка.
— Вот и берегитесь!
С девчатами начальник и приплыл к устью Боровой.
Рабочие собрались почти все, сидели на бревнах молча — ветрено, продувно на реке.
— Здорово ночевали, мужики! — весело крикнул Романов. Ему было тяжело видеть измотанных за последние дни сплавщиков, их угрюмые, одеревенелые на ветру лица.
— Как ночевали — того не видали… — усмехнулся Андрюха и сладко зевнул в рукавицу. — Наполоскаешься за день в воде да накидаешься тюльки — спится без просыпу!
Один Костя Кимяев и заметил фоминских девчат. Подскочил, грудь в грязной брезентовой робе выпятил и громко закидал встречных словами:
— Передовому колхозному крестьянству… Привет! Что, девочки-припевочки… Железяку на столбяку, а?! Если вы насчет женишков, то у нас в этим про-осто: каждой хоть по сто… Вон они, гаврики! Как петушки на жердочке, ка-аждому крути голову… До встречи у фонтана!
«Ну, чешет Кимяев! Будто негласно вызвался помогать начальнику поднимать настрой у людей. Вот так, легко, походя, а главное, в нужную минуту, подденет, растормошит шуткой, и, глядишь, тверже шагают работяги к Чулыму, крепче берутся за березу. Хоть приплачивай парню за балагурство…»
А бригадир Швора докладывал:
— Нынче трое остались дома. Маруську Ананьеву снова лихоманка трясет. Павел Козловский обезножел вконец, а у Яши Владимирова тоже с ногой история — опять седальный нерв взыграл. Не климатит сегоды сентябрь…
Начальник тер озябшие, покрасневшие на ветру руки. Он совсем забыл о рукавицах, что торчали из кармана фуфайки.
— Ты пошли кого-нибудь в бор. А нарубят еловой лапы, чтоб на конном свалить. И объяви: пусть пользуются, кому надо. Я и сам собираюсь парить руки. Совсем утильные стали, мозжат ночами — беда… Слушай, Саня… Я подумал вчера вот о чем. Может, откроем спирт? Берег я его к зачистке… Ничего, пожмется Иванов, да еще подкинет литраж. Вечерами — всем по сто грамм!
— Вот это прика-аз! — просиял своим чернявым лицом Швора и затрусил к воде. Хватчики его уже усаживались в лодки.
С высокого, холодного яра на своих коротких ногах скатывался к Боровой Пайгин с девчатами. Мужик что-то хотел сказать, по Романов опередил его: