Ветер совсем упал, мутный Чулым теперь виновато лизал хмурые глинистые берега и сырые песчаные косы, мелкими забульками выплясывал возле тяжелых лодок.
Тихон отослал одну, потом вторую лодку… Кричать уже не было голоса — давно охрип. Махнул рукой.
— Костер там, костер…
Восьмую плитку крепил за старую сосну вместе с Логачевым. Когда затянули узлы и выпрямились — обоих качало от усталости. Вялыми, чужими ногами побрели луговиной туда, к мужикам. Позади, спотыкаясь, брели кормовщик Чуднов и его меньший брат.
Измученные, вконец обессиленные, они молча сидели вокруг большого жаркого костра и счастливыми глазами смотрели на огонь. От раскисших сапог, от мокрых штанов и фуфаек валил густой теплый пар.
Романов любовно смотрел на грубые, задубелые лица, в темные провалы глаз мужиков, опять и опять радовался, что живет среди этих надежных, давно породненных ему людей. Хоть бы кто пожаловался, а ночь-то была… Расскажи после кому-нибудь — не поверит!
Восток проступал розовым, чистым. Все ярче означались пестрые разбеги осенних лесов по обеим сторонам Чулыма, таяли звезды и блекла, тонула в светлой синеве неба тихая. задумчивая луна.
Он сошел вниз, к реке, нагнулся и поплескал ладонью на заветренное, стянутое лицо. Потом, сам не зная зачем, побрел песчаной кромкой у самой воды. На склоне яра, на весенней осадке берега, неожиданно заметил куст смородины. В высокой траве ягоду не обило ветром, черная, давно спелая, она большими гроздьями гнула ветки к земле и манила, звала к себе. В Тихоне проснулся голод. Он не выдержал и потянулся к кусту. «Так этой осенью и не сходил за смородиной, все некогда… И рыбу не удил, уток не пострелял…»
Возвращаясь назад, поднял голову над рваным козырьком яра и удивился тому, что не увидел сплавщиков.
…Серым, плотным кольцом они лежали вокруг костра в густой некошеной траве и — спали!
Начальник сидел один, подкладывал сушняк в огонь, гнал дрему и заботно думал: «На телегах придется тюльку к поселку возить. На лодках-то, противу течения, тяжело… Лошадей у него хватит, а вот телег своих мало. Опять в колхоз, к Рожкову идти — выручит!»
Справа от Романова густо, богатырски храпели братья Чудновы. Они и храпели-то одинаково… Тихон улыбнулся… Крестьяне… С мозолями на руках. С мозолями и в могилу сойдут…
Вдруг вспомнилась Романову Нина. Он закрыл глаза и в коротком сне четко увидел тяжелый локон ее светлых волос на нежной коже виска, ее улыбку. И ощутил тугие, теплые губы женщины…
Костер обдавал жаром, расслаблял, но спать начальнику было нельзя — мужики-то лежали мокрые и следовало поддерживать, ровнять тепло для них.
Радостно было это — служить другим…
Всходило солнце, по-осеннему робкое, чистое.
Над Причулымьем занимался обычный день сентября 1942 года…
Был черед рассвета, и он наступил — этот тихий неяркий рассвет.
Был час восхода солнца, оно взошло, и начался новый день.
Ветер утишился, устал обдираться о верхи колючих сосен, и в сумеречной, сонной еще тайге держалась теплая, мягкая тишина.
Былин, уставший и голодный, был безучастен ко всему, что открывалось там, в лесу, и что виделось ому теперь в пустых осенних лугах под светлым ласковым небом.
Уже на виду у поселка, когда после лугов проехали зеленую ленточку бора, Былин чужим, простуженным голосом сказал Кимяеву — они сидели в передке телеги рядышком, спина к спине:
— Вороти за такелажный склад. Соснячок там, знаешь?
— Как не знаю!
Костя шикнул, хлестнул вожжой Игреньку. Конь дернул телегу и опять покатился по вялой осенней траве.
Поселок объехали самой кромкой бора, что огибал полукружье выгонной луговины. Стадо коров трубило еще в рукаве улицы, телегу с людьми никто не встретил.
В сосновом подросте Былин первым соскочил на землю, размял затекшие ноги, потом выволок из кустов спрятанный обласок и спустил его на воду. Устало поднялся наверх, попросил:
— Теперь бегом до Романова, Пусть ружье захватит, обскажешь зачем… И чтобы на обласке сюда плыл. Куда, куда ты попер сломя голову!.. Под яр прыгай, низом беги. Да, поисть захвати! Махру оставь…
Согнувшись, Костя почти бежал. Он сразу понял замысел Михаила Былина, догадался, как важно, чтобы поселковые ни о чем не знали.
В летней кухне начальник завтракал один.
— Уже с рыбалки? Что-то быстро слетал…
— Долго ли умеючи, Тихон Иванович, не ловил я нынче, дело-то какое?..
И Костя коротко рассказал все.
Романов бросил ложку, взволнованный, вскочил на ноги.
— За ружьем я… Все, что есть, сгребай со стола! Две, две бутылки молока наливай!