— Ай да мы, спасибо нам! — бормочет уже вслух парень сухостью заветренных губ.
С радостным изумлением, с гордостью за себя смотрели сплавщики, как ловко Бекасов и Пайгин складывали в лодку березу, как, играючи, взял Костя на грудь последнюю тюльку.
Легким рывком приподнял он с донки березовый сутунок, прощаясь с ним, шаркнулся щекой о белизну коры и только после этого, с нарочито грустным лицом, бережно опустил его в лодку. Выпрямился и веселым плачущим голосом крикнул:
— И была полечка, да сплыли… Добавки не будет, Тихон Иваныч?!
На яру колыхнулись, к воде сыпануло дружным смехом.
Начальник раскинул руки.
— Хорошего помаленьку!
— Верна-а… Горького не до слез!..
Из-за туч проглянуло солнце, и повеселел, высветлился Чулым.
Никольская стояла рядом с Тихоном, легкий уличный румянец молодил ее мягкое лицо. Седые прядки волос учительницы топорщились из-под линялого серенького берета.
Сколько лет с рабочими вместе… Хорошо знала Олимпиада Степановна поселковых, знала, что и простое слово благодарности было для сплавщиков уже настоящей наградой.
Она с тем и пришла из школы, чтобы оказать это слово.
Давно стало привычным говорить с людьми вот так, когда лицо в лицо и глаза в глаза.
— Бытует у нас пословица… — Никольская поправила волосы и улыбнулась Дарье Семикиной — та заслоняла учительницу от ветра. — Глаза боятся, а руки делают… Вот и сделали, управились руки, да как! На двенадцать дней раньше срока отправляем мату!
— Это один горюет, а семья-то воюет! — пробасил Андрюха. Широко расставив ноги в высоких броднях, мужик стоял на самой бровке яра настоящим богатырем. Широкое лицо его, в черном кружеве бороды, отливало старой красной медью.
— Хорошо, геройски воюем, что на фронте, что здесь, в тылу! — обрадованно подхватила Никольская, вскинула руку с двумя листками бумаги. — Райисполком и Иванов телеграммы прислали — весь Чулым следил за вашей работой. Благодарят, от всех спасибо! Товарищи! Каждый праздник мы с кумачом… А сегодня настоящий праздник труда. Березе нашей рекой плыть — это вроде как улицей, мимо поселков, мимо деревень. Пускай люди смотрят и греют сердца силой нашего советского флага, верой в победу! Держи, Никифор Яковлевич. И этот вымпел прими. Он — наша, рабочая эстафета тем, кто самолеты строит. Передай Иванову, чтобы в Новосибирск, на завод, отправил!
Старый лоцман — подстриженный, чисто выбритый, подтянутый в этот важный для него день, с бережью принял флаг и вымпел. Поднял светлые голубые глаза:
— Сполню, товарищи, передам. А за мату не беспокойтесь, мату доведем до рейда сплавконторы в полной целости!
У начальника сплавучастка к рабочим свои слова:
— Сегодня, завтра и послезавтра — выходной! Вот-вот… У одних картошка не вся выкопана, другим — дровишки поширкать, обутки, одежину залатать… А после отгулов опять же на реку — шестую мату кончать!
— Снова да ладом… — в голосе Кимяева Романов уловил и торжество, и веселую готовность сейчас же шагать к запани, что ярко светилась на солнце приглушенной желтизной сосновых лесин.
— Снова и снова, други… — Тихон рубанул ладонью воздух. — До самой Победы!
Вокруг учительницы суматошились, кто-то из женщин бережно тормошил ее, кто-то из мужиков пожимал руки. Она выбралась из людской толчеи и увидела Корнева.
Никольской было что сказать Федору Федоровичу, и она подошла к нему:
— Тебе, Федор, особое спасибо! А согласись, ты ведь не только лодки колотил, но и из себя кое-что выколачивал… Заходи чаевничать. Жду…
К толпе рабочих спускался с яра Белобородов, и учительница тотчас увидела его. Радист был в бобриковой тужурке и шапке.
Начальник опередил Никольскую, почти закричал:
— Николай Васильевич! Труби Иванову: кончили с матой, кончили-и-и! Сам, сам сочиняй телеграмму!
…Три лодки одновременно отвалили от Боровой и повернули на другую сторону Чулыма. Впереди плыли кимяевцы, следом податливо гребли веслами другие мужики — плотогоны, в последней лодке сидели Романов, Швора, Андрюха и Логачев.
На берегу задвигались, опять зашумели. Все, кто провожал лодки, заторопились за поселок, к такелажному складу. Слишком уж много было отдано пятой… И стала она для сплавщиков чем-то большим, нежели тысяча кубометров отборной сибирской березы. Будто нечто самое дорогое и от них самих в этой мате осталось…