— Вы, мужики, самым берегам, там дорожка натоптана. И только тиха, тиха! Рыбнадзор вечерами на реке доглядывает, не любит Кешка чужих… Чуть что — сразу в кусты хоронись. Эй, борода, чё у тебя в рюкзаке гремит? Травы натолкай, мало травы?!
Тих был, прекрасен Чулым этим поздним теплым вечером. Слева, над высоким козырьком черного берега, плавилось небо, отсветы зари ровно ложились на воду и медленно расходились от обласка розовыми перьями. Влажные золотые слитки лениво спадали с весел, мягко, радужными искрами, уходили в черную заверть воды.
Как не хотелось нарушать тишины, я осторожно спросил у Натолия — что на городских-то покрикивал?.. Он сидел в корме и правил обласком так легко, как только это умеет коренной житель Причулымья.
— Ну их подале! Раньше, помнишь, каждого я тут встречал, каждому помогал и в охоте, и в рыбалке. А теперь — ша! Сбиваю охотку по Чулыму, по тайге шастать — браконьеры все больше прут.
— И как же охотку сбиваешь?
— Да всяко-разно.
Яр, к которому правил облас Натолий, надвигался слева, весь он был какой-то пятнистый, источенный ярой вешней водой. Несколько длинных осиновых выворотней косо и низко спадали по его склону, их оголенные вершинные сучья мелко подрагивали в воде под напором сильных стрежневых струй.
Умеет выбрать Натолий стерляжьи места… Как раз под этим яром и ставить фитили — такие простенькие и такие добычливые ловушки. На легкие прутяные кольца нашивается частая дель, один конец ее завязывается на конус, а в другом-то оставляется втянутая вовнутрь горловина для прохода рыбы. Узка эта горловина…
И поставить донную ловушку — самое простое дело. Берут толстую проволоку, один конец ее крепят в воде за ствол или толстый сук полузатонувшего дерева, а другой, с грузом, выносят на быструю воду. Фитили, понятно, крепятся к проволоке на проволочных же поводках…
Извилист, бесконечен Чулым, и захламленных лесом яров у него не сочтешь. Вот и поищи ты, рыбнадзор, эти фитили. Ага, думай, гоняй туда-сюда лодку-дюральку, лазь в воду…
Только так я подумал о рыбнадзоре, подумал с сочувствием, как Натолий легонько пристукнул веслом о борт обласка: слушай, Петка!
Я отозвался, качнул плечами: слушаю…
А Натолий снова со знаком. Задержал поднятое весло, а греб он слева, и опять я понял наше условное — смотри на левый берег, Петка!
Вот те раз… Этого мы, конечно, не желали…
У пятнистого яра, на самом приплеске, белела дюралевая лодка, человек в ней что-то возился в корме, что-то он там. постукивал гаечным ключом.
Натолий закричал:
— Что, Кешка, загорам?!
— Мотор заглох, едри его… — лениво отозвался из лодки человек. — А ты куда это, Натолий, курс держишь? Или вечерний моцион… Смотри у меня, нарисую я тебе такую бумагу за стерлядку — до-о-лго платить будешь…
— Ты, перво, поймай меня, Кешка, — сыпанул мелким смешком Натолий. — А куда плыву, не твое дело, аха. У меня Петка-друг приехал, вот, чулымску ночь проведает…
Ну, Натолий! С умыслом кричит, криком-то и упредил городских о рыбнадзоре. Да они наверняка сами увидели Кешку, шли-то самым берегом.
— Дальше я поплыл, Кешка… До скорова!
Уже за яром, в устье довольно широкой курьи, городские вывалили к самой воде. Их донимали в кустах поздние летние комары. Мы подплыли, Натолий развел руками.
— Видели, мужики… Видно, сам шайтан Кешку у моих ловушек остановил. Кешка далеко, в Салтаках живет, ему туда на воду, не поплывет он на веслах. Так и будет мотор ладить, а то спать на берегу завалится. Нет, Петка… Не пойдет Кешка на мой Сохачий. Он все за стерлядь на меня наседает, штрафом грозит!
С унылым лицом городские стояли и дружно чесались. Тот, бородатый, раздирал себе шею — лют он, чулымский комар…
— Да, хреновина выходит… Сорвалось у нас со стерлядкой… — вздохнул длинный, его нервное лицо взялось красными пятнами. Он сбил на затылок рыжий берет и растерянно спросил: — Что же теперь прикажешь делать, а, батя?
— Как чё, промышлять надо! — выпевал своим быстрым говорком Натолий. — Дюралька у Кешки не на ходу, не кинется следом — неводишко в курье протянем. Вы дальше ступайте. Песок, плес начнется, а после карчу над водой увидите… Вот за нее нам и надо, будет вам сегодня уха!
Заря на западе отполыхала, нижний край горизонта над черной тайгой окрасился в спокойный нежно-зеленый цвет. Над рекой, было, потемнело, но вскоре светлый пояс Млечного Пути перетянулся через Чулым, раскидал по сторонам крупные яркие звезды, и они загорелись над притихшей землей по-осеннему строго и торжественно.
В конце плеса Натолий высадил меня, выкинул крыло невода с длинной веревкой и тотчас развернулся, растворился в мягкой речной сумеречи. Белые бусины поплавков медленно потянулись следом за обласком.