Городских со мной осталось двое, — длинный ушел на материковый берег готовить на ночь дрова и чистить картошку для ухи.
Натолий спускался по течению, мы с толстым шли хрустящим мокрым песком и тянули веревку.
…Эта первая тоня оказалась удачной. В тихой курье, в тинных закосках, ночами всегда стоит много разной рыбы. Когда стянули тяжелые крылья невода, даже Натолий обеспокоился:
— Корягу, однако, ташим…
Но коряги не было. Мотня, вытащенная на отмель, дергалась и густо трепетала тусклым рыбьим серебром.
Мы торопились, ночь все темнела, быстро набухала речной сыростью. Выбрали улов, расправили невод, и Натолий опять потянул его в реку.
Удача оживила городских. Они задымили сигаретами, наперебой принялись вспоминать свои большие уловы где-то на Оби, на каких-то Васюганских озерах…
Плечо резала веревка, толстый брел впереди и еле держался за ее конец. Зато он так ловко — это ночью-то! — вытаскивал из ячей мелких щук и чебаков, что я невольно поверил его рыбацким россказням: верно, много ты покорежил рыбы, браконьер!
Надо уметь слышать невод во время такой вот, ночной рыбалки, постоянно помнить о нем. А я забылся, загляделся на высокую россыпь звезд и не сразу понял, что веревка уже сдерживает шаг. «Вот оно, вот! — испуганно пронеслось в голове… — Зацепили…»
Хорошо было минутой и успокоиться: на непроверенный песок Натолий не кинется рыбачить, не станет рисковать неводом. Все так, но Чулым-то, Чулым… С весны и до поздней осени несет он топляки да коряжины. И где, в каком месте та наботевшая коряжина сядет на дно?
— Шайтан! Отдай, отдай…
Голос Натолия — ласковый, осторожный — доносился из темноты глухо, едва он был слышен мне.
— Задел?
— Все, Петка, все… Сдернул невод! Давай маленько еще потянем, ушла рыба-то…
Да уж это точно, что ушла. Только остановись, только задержи ход невода, и тотчас те же щуки кинутся на свободный клин воды — хитры эти щуки! Вон одна уже сиганула через поплавки. Лети, твое, рыбье, счастье…
Я и десяти шагов не сделал, как вновь почувствовал, что стенка невода потеряла натяжение — опять закавыка у Натолия!
Его не было видно, иногда лишь слабое мерцание воды у весла и означало место нахождения обласа.
— Петка-а-а…
Испуганный, сдавленный крик продрался через сырую наволочь темноты и сжал мне сердце. Мгновенно, сознанием, всем своим существом понял я, что случилась беда!
— Держи-ись!
Я еще что-то кричал, кричал и в горячке, и тогда, когда бросился в воду.
— Дна достал, Петка…
Плескотня, невнятный разговор Натолия с самим собой слышались где-то слева от меня, и не сразу я увидел его. Весь мокрый, он крепко ухватился за мою руку, и мы забухали сапогами к песку.
— Ух ты!.. Чуть было не захлебнулся, аха. Ладно успел, поймался за борт обласа…
Что-то уж очень громко рассказывал Натолий про то, как тонул… Говорил вроде бы и не для меня.
— Глубоко там, елошна… А на мне фуфайка, бродни — груза-а!
Все еще взволнованный случившимся, я торопил его:
— Бросай обласок, беги, грейся!
Костер был разведен далеко, за плесом. Высокий берег, лес, небо — все плотно сливалось в темноте, и потому издали огонь казался чем-то живым, чем-то волшебным, висящим в таинственном бескрайнем пространстве.
Я едва подтянул тяжелый облас к песку, мне надо было опрокинуть его, вылить воду.
Тут-то городские и оказали себя. Толстый подскочил, забулькотил руками к корме:
— А сумка где-е-е?!
Я наконец вспомнил о сумке с бутылками.
— Что, нет? Ну, загуляют сейчас щуки…
Толстый длинно выругался.
— Ему сме-ех…
Меня колотил озноб.
— Он что, нарошно, старик, купался? Да спробуй сам в такой воде… Спасать-то не кинулся — где… Давай торопись, ищи свои бутылки, а то затянет их песочком к утру…
Толстый забрел, было, по колено в воду, но, видно, она тут же остудила его порыв… Он мог бы сесть в обласок, пошарить шестом по дну, только где шест и где искать? Да сам Натолий наверняка не указал бы сейчас нужного места — совсем загустела ночь. А потом, толстый никогда не садился в обласок. В этой вертлявой долбленке надо уметь плавать. Купаться в холодной воде ночью он, понятно, не отважился. Матюгнулся еще раз и молча побрел к костру. За ним покорно потащился бородатый.
«Ну, ухари… И рыбу бросили!» Плюнул я им вслед, опрокинул облас, а когда вода стекла, сложил в него невод и схватился за мешок с уловом.