– Это я понимаю, - Чолла с горделивым достоинством склонила головку, и жемчужины в ее венце тускло сверкнули. - Не понимаю другого, сказитель: к чему нефатцам все эти символы? Разве не хватит тридцати, сорока или пятидесяти, как у нас? Ведь каждый знак оживает, когда мы произносим его, а человеческим губам и языку доступны лишь пятьдесят звуков. Понимаешь? Пятьдесят звуков рождают пятьдесят символов… А сколько же их у нефатцев, у этих дикарей? Сотни?
– Тысячи, прекрасная ночная лилия, тысячи! Но они обозначают слова и части слов, а не звуки. Рисунок рыбы с вытянутым хвостом так и читается - рыба; но если хвост поднят, то это слово "плыть", если опущен - слово "вода", а рыба с раскрытым ртом означает жажду… Это слишком сложно для понимания, и я уверен, что злой Ахраэль посмеялся над нефатцами, подсказав им такую идею. Счастье еще, что в их языке гораздо меньше слов, чем в благозвучной речи Одиссара!
Рука Чоллу потянулась к раскрытому ларцу, изящные пальцы легли на первый лист Чилам Баль, на страницу Книги Минувшего, на строчки, мерцавшие серебром Мейтассы на фоне покорной Коатлю тьмы.
– Странный способ письма, - произнесла она с нескрываемым пренебрежением. - В Эйпонне мы и не слышали о таком.
Дженнак, сидевший по одиссарскому обычаю на подушке в позе внимания - ладони на коленях, торс слегка наклонен вперед - кашлянул.
– О чем только не слышали в Эйпонне, прекрасная госпожа! Хашинда, мои предки, писали именно так, а еще плели ожерелья из пестрых перьев и раковин, где каждое перо или ракушка были исполнены тайного смысла. А люди из Края Тотемов и Лесных Владений до сих пор переписыватся, рисуя значки на коре и на изнанке шкур. У них рыба с крючком во рту и человеческая нога означают целое послание - скажем, такое: я изловил лосося, приходи пировать в мой дом! Просто и ясно.
– Просто, когда речь идет о простом, - сказала Чолла, поглаживая страницу Чилам Баль. - Но книг таким способом не напишешь.
– Ты права, о изумруд среди женщин, - отозвался Амад. - Однако в Нефати не пишут книг; там вырубают знаки в камне или чертят их на глиняных черепках. И надписи эти коротки и неинтересны - либо славословия в честь их владык, либо списки податей и расчеты между купцами. Лишь попав к моему господину, - он отвесил Дженнаку поклон, - я узнал, что историю можно не запомнить и рассказать, а записать и прочитать. Воистину, это великое чудо! Чудо, которым одарили вас ваши боги! Вот только… - сказитель смолк в некотором смущении.
Дженнак усмехнулся, догадываясь, о чем пойдет разговор. Его гость-бихара, то ли в силу живости ума, то ли благодаря отличной памяти и опыту, приобретенному в Нефати, довольно быстро овладел письмом - вернее, концепцией письменной речи, казавшейся ему сперва магическим искусством, столь же таинственно-непостижимым, как перемена облика или прорицание грядущего. Справившись с этой задачей, он принялся читать, и одолел все, что нашлось в лондахском дворце и в храме - разумеется, Чилам Баль и Сагу о Восточном Походе, а также описания земель Эйпонны, Книгу Гневного Ягуара, в коей повествовалось о полководческом мастерстве, Историю Дома Одисса, записи о минувших битвах с атлийцами и тасситами, тайонельские сказки про лис, волков, енотов и скунсов, отчет о Шестой Северной Войне, свитки с древними песнями-заклятиями и хронику святилища Вещих Камней в Юкате. Закончил он списками сигнальных барабанных кодов и комментариями к Книге Мер, где излагались способы определения площади и объема, необходимые при строительстве судов, мостов, насыпей и прокладке дорог. Перечитав все, что удалось разыскать во дворце Дженнака, он выглядел слегка разочарованным - примерно как сейчас.
Чолла тоже это заметила.
– Кажется, в моем хранилище мудрости не нашлось того, что ты искал? - спросила она, оглядев свитки и ларцы, громоздившиеся на столе.
– Не нашлось, прекраснейшая владычица, - Амад с сожалением развел руками. - Здесь есть кейтабская история покорения Рениги и ее войн с Сиркулом, хроники славных арсоланских владык, перечисление редкостных птиц и перьев, одни из коих идут в уборы, а другие - для оторочки одеяний или плетения ковров; есть книги о Лимучати и об иных городах на Перешейке и Побережье, есть свиток, написанный твоим великим отцом - про искусство хранить мир и добиваться целей своих без оружия; есть записи о том, как пересчитывать арсоланские золотые диски в чейни. Все это очень интересно, но во всем этом нет ни капли вымысла.
– Вымысла? - тонкие брови Чоллы высокомерно изогнулись. - Но кто же наполняет книгу нелепым вымыслом, сказитель? Книга - ларец знаний, и все в ней должно быть так, как на самом деле. А от вымысела какая польза? Можно ли утверждать, что храм Мер находится не на берегу Океана Заката, а в Тайонеле, у Пресных Вод? Или что остров Ка'гри лежит не на севере, а на юге? Или что Че Чантар, мой отец, властвует над Сеннамом? Все это вымысел, а значит, ложь!
– Ложь, - со вздохом согласился Амад. - Прочитанное мной - это божественные истории, истории великий деяний, истории земель, истории о том, как сделать то или это… словом, это истинные истории! Но были ведь и сказки - тайонельские сказки про коварного лиса, злобного волка и зверя под названием скунс, который благоухает подобно выгребной яме… Еще были притчи из Чилам Баль о зверях и людях… Зачем они, светлая тари?
– Чтобы пересказывать детям и поучать взрослых - тех, кто нуждается в поучении. Или развлекаться…
– Вот! Развлекая, поучать! - Амад многозначительно покачал пальцем перед носом, похожим на клюв коршуна. - Сказки, песни и притчи подходят для этого, а ведь все они - вымысел! Значит, и вымысел полезен? И ложь не всегда является злом? - Он сделал паузу, затем переплел пальцы перед грудью, уткнулся в них подбородком и продолжал: - Однако сказки, прекрасная тари, назначены детям, ибо коротки они, незамысловаты, и не говорится в них с полной откровенностью о таинствах любви, о кровавых сражениях, о жестокости и гордости, о смертной тоске и о прочих вещах, в которые слишком юным, по недомыслию их, вдаваться рано. Но могут быть сказки и для взрослых, в которых есть все, о чем я помянул… Я называю их сказаниями; я сочиняю их сам и собираю в разных местах, ибо тешат они душу и веселят сердце. Они не истина, но и не ложь; они придуманы мной, но под вымыслом в них сокрыта правда.
Дженнак, знавший многие из этих рассказов, понимал слова Амада - понимал теперь, когда польза вымысла уже не казалась ему чем-то странным и непривычным. Это было еще одним сокровищем, которым Земли Восхода могли поделиться с Эйпонной - и столь же дорогим, столь же бесценным, как кони или прекрасные розовые лебеди Лизира, как ячмень, пшеница или сладкие плоды в золотистой кожуре.
Мечта! Воображение! Вымысел! Конечно, и в Эйпонне знали о них, но никто не догадывался, что можно измыслить целую жизнь или жизни никогда не существовавших людей, события, каких не случалось, подвиги, не свершенные никем, и никем не испытанную любовь. Любые эйпоннские книги, любые писанные или устные истории, если не считать сказок, древних преданий и ходивших в народе побасенок, были основаны на твердых фактах, иногда абсолютно истинных, иногда отраженных в поэтическом преломлении, связанных с богами, домысленных и преувеличенных - так, как домыслил и преувеличил О'Каймор в описании подвигов светлого наследника Одиссара. Но сам наследник - Дженнак мог в том поклясться! - являлся столь же реальным, как драммар "Тофал", как его балансиры, мачты и паруса, как буря, настигшая судно у лизирских берегов, и весь великий Восточный Поход.
Амад же умел рассказывать о том, чего не было, и рассказывать так, что верилось всему. Или почти всему - в его повествованиях встречались столь невероятные эпизоды, столь волшебные превращения, что меркло перед ними колдовство кентиога и магия тустла. Как он утверждал, многие сказания были придуманы им самим, но еще большее их число передавалось среди бихара из уст в уста с незапамятных времен, и никто, даже сам светозарный Митраэль, не помнил сочинивших их рапсодов.