Все громче, все тревожнее позвякивают во дворце хрустальные висюльки, но дворец еще открыт для посетителей, еще проводятся экскурсии. „Никакой паники! — взывает к населению местная газета. — Враг будет разбит! Паникеров — к стенке!“ „Дах-ддах-ах!“ — гремят выстрелы, и паникеры падают в горячую летнюю пыль. „Поезжай, однако, домой“, — как-то однажды сказала мне бабушка Лиза. „А ну, без паники!“ — строго остановил ее дед. „У-уу-ууу!“ — взвыли вдруг поезда, и тотчас загрохотали зенитки, что, опять воздушная тревога? Дед прислушался, поразмышлял и сказал: „Вобче-то, пора. Уж начали всяческие ценности с дворца вакуировать. Собирайся, отправлю с попуткой, с ящиками музейными“.
„Дзинь-дзинь-дзинь“, — отбивают склянки часы с крейсера „Эмден“.
…На площади перед дворцом, возле памятника императору Павлу, громоздились штабеля ящиков. Только что укатили три грузовика, поджидали еще три. Бам-бам-бам! — молотило, грохотало где-то уже не так и далеко чудовище-война. В тот августовский день мы и знать не знали, что наш „неприступный“ оборонительный „Красногвардейский“ рубеж был без боя обойден и немецкие танки, сметая спешно созданные заслоны, мчались по одному из шоссе к Гатчине. „Где же грузовики? — нервничали сотрудники музея. — Где ящики?!“ Нужно было еще так много запаковать, уложить! Куда-то они бегали, звонили, уходили, возвращались все более встревоженными. Не было ящиков! Не было грузовиков. А тяжкий грохот все разрастался. На военном аэродроме — до него от дворца было рукой подать — то взлетали, то садились истребители, потом вдруг поднялись, кажется, все-все самолеты, что были на обширном поле, и полетели в сторону Ленинграда. Истребители, несколько бомбардировщиков, „кукурузники“. Откуда нам было знать в тот момент, что авиаотряд покидал аэродром?
И поезда нет! И грузовиков нет! „Юрка!“ — вдруг услышал я и увидел свою сестру Женю. Я побежал к ней, мы обнялись. Женька была вся пропыленная, потная, черные ее волосы прилипли ко лбу, правая коленка разбита, по ноге стекала струйкой кровь. „Я за тобой! Говорят, сейчас поезд будет…“ На каких-то попутных машинах, с неким „истребительным“ рабочим батальоном фабрики „Скороход“ она с самого утра добиралась до Гатчины.
Я попрощался с дедом, и мы побежали с Женей к озеру, ей надо было ногу от крови отмыть. „А где богини? Где боги? — спросила она. — Где Афродита?
Аполлон?“ Да, куда же они подевались? Постаменты были пусты! Их увезли? Куда-то спрятали? Закопали в землю? „У-у-уу!“ — донесся приближающийся гудок паровоза. Одергивая платье, Женя выскочила из кустов, схватила меня, и мы понеслись на вокзал. Что тут творилось! Тысячи людей заполнили перрон, сам вокзал и привокзальную площадь. Женщины, мужчины, старики, дети. Все с вещами, чемоданами, коробками, тюками. Теснились носилки с замотанными бинтами ранеными красноармейцами, мотались группки встревоженных, в белых халатах, врачей и медсестер, раненые на костылях, с руками на перевязи. Милиционеры. Свистки. Надорванные крики: „Все от перрона! Раненых в первую очередь!“ Глухой говор взволнованной тысячной толпы. Черные раструбы репродукторов. Рев марша: „Все выше, и выше… и выше-ее! Стремим мы полет наших пти-иц!!“ Огромный бомбардировщик, медленно взлетающий с аэродрома. Какие-то букашки на его шасси, люди там что ли прицепились? „Тру-ру-ру-у!“, „Бам-бам-ба-бам!“ — отряд пионеров с горном и барабаном приближается к вокзалу. Стройно. Рядами. Белые рубашки, черные брюки и юбки, рюкзачки, сумки, картонные папки с гербариями, банки с тритонами и лягушатами. „Дух-дух-дух!“ — накатился паровоз. Замелькали вагоны, застукотали буфера, народ ринулся на штурм, над морем голов дергались, вскидывались чьи-то руки, сумки, костыли. Вопли, стоны, проклятия. „Все выше и выше… стр-ремим мы полет…“ Потом черные раструбы поперхнулись и вновь ожили: „Граждане пассажиры! — проревели громкоговорители. — Без паники. Через час вы все уедете на следующем поезде!“ И: „…стреми-им мы полет наших птиц!“
На крыше вагона мы с Женей доехали лишь до Красного Села. Дальше пути были взорваны. Всю ночь мы шли по каким-то забитым людьми, машинами и скотом дорогам. Много было подбитых машин. Возле одного грузовика горой были составлены ящики, которые я сразу узнал, это были ящики с сокровищами из Гатчинского дворца. Красноармеец с винтовкой ходил взад-вперед; экскурсовод Марина Владимировна сидела на одном из ящиков, гляделась в зеркальце, что-то подправляла в своей прическе. Увидев нас, обрадовалась, сказала, округляя глаза и понизив голос, что их обстреливали, что шофер убит, вон он там лежит под плащ-палаткой, машина сломана. Быстро написала на бумажке телефон: