«Конечно, что это за сведения? — говорил мне многие годы спустя отец. — Этот „пан“ что-то слышал, а может и придумал, но дело в том, что у нас были совершенно скудные сведения, где искать. Были показания одного гражданского из Кенигсбергского магистрата чиновника, из управления парков и замков, что в начале года по приказанию Коха они готовили секретный документ, в котором перечислялись замки и костелы Восточной Пруссии, имевшие вместительные подвалы. Многие сооружения, как на Земландском полуострове, так и в других районах Восточной Пруссии. Среди них конечно же упоминались и замок „Георгенбург“, и кирха в Даркемене, подвалы мемориала Гинденбурга в Танненберге, отдельно стоящие замки или их руины, как, например, тот же замок „Лохштедт“ или замок „Бальга“ на побережье Фришес-Гафр. Было приказано: бери людей и объезжай замки, соборы. А потому, когда возник этот неожиданный разговор, этот старикашка из состава, что стоял на путях Зюйдбанхофа, я решил в первую очередь обследовать, так сказать, совпадающие названия, объекты, которые были в перечне того, из магистрата, чиновника, и этого розовенького старичка…»
Отец внимательно слушал. Записывал. Переспрашивал, вместе со стариком разглядывал большую, несколько протертую на сгибах карту, отмечал на ней кружочками замки, соборы. Людка собирала между шпал букетики желтых цветов мать-и-мачехи, а Федя Рыбин болтался с ней рядом, порой наклонялся, что-то шептал ей в ухо, она отмахивалась, мол, отстань, но Федя не отставал, не отходил, и по лицу Людки я догадывался, что ей очень приятны Федькины нашептывания. Мне было противно глядеть на все это. Наверно, я был по-мальчишески влюблен в красивую, с туго перетянутой ремнем талией русоволосую девушку, которую впервые увидел в «виллисе» отца еще на границе с Восточной Пруссией. Что-то у них с отцом было, что-то было… А тут еще это постоянное проявление к ней особенного внимания со стороны Федьки! Звеня медалями, он опять наклонился к ней, что-то проговорил, Людка засмеялась, закрыла рот рукой, глянула в сторону отца, тот оторвался от карты, повернулся, и Людка сильно оттолкнула Федю, крикнув: «Товарищ полковник, что он лезет ко мне со своими дурацкими солдатскими анекдотами?»
…Говор, шарканье, чей-то смех, музыка, мелькание лиц, но где же запропал наш скорый поезд?.. Тяжкий топот множества ног, обутых в крепкие армейские ботинки, которые, как уверяли германские интенданты, «не сносятся на всем пути от Пруссии до Урала». Позвякивание манерок, котелков, фляжек, подвешенных к ремням. Пилотки, фуражки, каски. Серые, усталые, скорбные лица. «Тр-р-ах, тр-р-ах!» — громыхали подковки о засыпанную битым стеклом и гильзами гранитную мостовую, э, вон и тот полковник с сенбернаром и ординарцем, перекосившимся от тяжести огромного желтого чемодана. Рыжие спины. У большинства удаляющихся от вокзала были вместительные, обшитые рыжей конской шкурой, ранцы…
Прощайте, Георг Штайн, отдавший столько лет, да и, может, саму жизнь, поиску сокровищ, прощайте — вы, возможно, узнавший Тайну Века, но неужели Янтарная комната так навсегда и исчезнет от людей? Правда, многие сейчас говорят, что даже если она и будет найдена, то это вовсе и не «Бернштайнциммер», а всего лишь груда отвалившихся от дерева пластин янтаря. Но это совершенно не так…
Гляжу на часы. Кажется, такого еще никогда не бывало: фирменный поезд «Янтарь», как правило, не опаздывает ни на минуту! Уж не случилось ли чего в пути с тем грузом, который я так поджидаю, который вот-вот должен прибыть из Москвы в Калининград в 13 — господи, в 13! — вагоне… Да, но это совершенно не так. Янтарь-то не изменяется, не выцветает! И его вновь можно наклеить на деревянные панели. Ведь это и великолепная резьба по янтарю, фигуры и фигурки, цветочные и фруктовые гирлянды, янтарные пейзажи и масса иных находившихся в Янтарной комнате искуснейших поделок.
Янтарь, Янтарная комната, но только ли она одна исчезла? Только ли о ней речь? Куда подевались иные, не менее ценные исторические сокровища, вывезенные немцами вначале в Восточную Пруссию, а потом, возможно, в глубину Германии? Тысячи картин и экспонатов Киевского историко-художественного музея, крупнейшая в Европе коллекция икон? Сотни картин Рижского художественного музея, которые судя по некоторым сообщениям, как и киевские сокровища, разбирались и описывались в Кенигсберге, да и были выставлены в залах кенигсбергского художественного музея? А сотни картин из Минска? Сокровища Псково-Печорской лавры? Рыцарский архив из Нарвы? Сокровища из Гродно, среди которых была якобы и сабля польского короля Стефана Батория? Красивая, в позолоченных ножнах сабля висела на стене в кабинете Эриха Коха. Своим друзьям, как сообщила в одном из писем бывшая его прислуга Шарлотта Вейс, он похвалялся: «Видите эту саблю польского короля? Я решил собрать коллекцию исторического оружия. В ней будет и меч „Щербец“, которым короновались польские короли, и меч Митовта, шпага Суворова и золотая сабля Барклая-де-Толли, которую он получил за битву под Прейсиш-Эйлау… Наш уважаемый фюрер сооружает великий „Музей народов“ в Линце, у меня будет свой, необычный музей. В конце концов, став гауляйтером Москвы, я добуду такое оружие, которого не будет ни в одной коллекции мира!»
Жаль, что я не смог «выйти» на Георга Штайна, чтобы объединить наши усилия: у него документы, обширнейший архив — у нас территория, где надо искать, техника, люди; ведь не могли, не успели немцы все вывезти! Ведь приказ об эвакуации поступил тогда, когда вся Восточная Пруссия уже была отрезана от собственно германской территории, были перерезаны ее шоссейные и железная дороги, и для вывоза этих ценностей оставалась лишь одна, простреливаемая нашей артиллерией дорога, ведущая из Кенигсберга в порт Пиллау, дорога, забитая беженцами, ранеными, войсками, танками, обозами… Разве мыслима была какая-нибудь, хоть более-менее надежная, эвакуация в таких условиях? Вот почему в Кенигсбергском магистрате появились те двое офицеров. Они искали места в Восточной Пруссии, где бы можно было временно, а может и на очень длительный срок, надежно скрыть часть похищенных в России, да и у многих народов Европы, ценностей…
— Внимание! Скорый поезд «Янтарь» прибывает на четвертый путь!
Ну вот, наконец-то… А последний из того, еще не нашего, немецкого времени, поезд «Кенигсберг — Берлин» убыл из Восточной Пруссии в двадцатых числах января — поезд, о котором мне писал В. С. Федоров. Два последних, с закрытыми черной материей окнами, вагона охраняли эсэсовцы, но в Берлин эти вагоны не прибывали, были отцеплены где-то в пути, но где? И что же все-таки было в тех таинственных вагонах, в нескольких десятках погруженных в них ящиков? Куда они направлялись? В Позен (теперь польский город Познань) — одну из важнейших перевалочных баз, куда свозились похищенные в нашей стране ценности? Те вагоны исчезли! Как сообщил нам из Киля один старый кенигсбержец, они были отцеплены в пути, но где, он не знает, как не знает, что было в тех вагонах. Куда подевались они? В каких тайниках укрыто от глаз людских их содержимое?