…«Этот — мой», — сказал Ангел Смерти, направив свой перст на Альфреда Роде, и тот умер в разрушенном, заснеженном и загаженном Кенигсберге. Умер, унеся с собой в иной мир все, что знал о Янтарной комнате, сокровищах Украины, Белоруссии и Прибалтики. И Ханс Поссе ушел из жизни, не разжав рта, не прошептав, когда ощутил ледяной холод Смерти на своем лице: «Скорее, ко мне, я сообщу вам, где находится…» О, Поссе, великий знаток искусства! «Когда однажды Гитлер с гордостью показывал Поссе свою, собранную им лично коллекцию картин любимой им Мюнхенской школы, Поссе сказал, что все это вовсе не имеет ценности, нет-нет, не тот уровень, это совершенно никуда не годится!» Так в своих мемуарах пишет личный архитектор Гитлера. Жадный и далеко не такой уж и великий знаток искусства, каким себя мнил, фюрер «греб» к себе все, что, по мнению Поссе, было далеко не лучшим из того, что можно было иметь, обладая такими возможностями, осуществляя такую колоссальную идею, как создание «Музея народов» в Линце! Из 270 картин коллекции фюрера Поссе отобрал для музея в Линце лишь 122, а 57, решил Поссе, можно отправить в венские музеи. Гитлер заупрямился и включил в число картин для своей галереи еще двадцать, мотивируя это тем, что в Вене и так вполне достаточно картин. Ах, Адольф, что эти двадцать картин, когда Ханс Поссе, активнейший деятель «Операции Линц», всего за два с половиной года своей кипучей деятельности собрал для «Музея народов», фактически — музея фюрера, более 5 тысяч редчайших и ценнейших, а порой и просто бесценных произведений искусства.
Он умер, а работа «Операция Линц» ширилась, разрасталась. «Айнзатцштаб» Розенберга не давал спать своим подчиненным, и они напряженно работали, изыскивали, отыскивали, добывали. Как и другие малые и большие штабы различных германских государственных, партийных и военных ведомств.
«…Рейх обезопасил сокровища, имеющие мировую ценность… — докладывает в высшие правительственные инстанции некто Роберт Шольц, „составитель отчетов“, руководитель зондерштаба живописного и изобразительного искусства, в отчете за период с октября 1940 по июль 1944 года. — За время свершения этой акции по изобразительному искусству Айнзатцштабом были найдены и учтены в западных областях 203 места складирования с 21 903 различными предметами искусств… За период с марта 1941 года до июля 1944 года зондерштаб доставил в рейх 29 больших транспортов общим числом 4174 ящика». Транспорты с Запада! А с Востока? И с Востока шли и шли в рейх транспорты со «спасенными сокровищами». «В ходе освобождения областей от русских были собраны сотни дорогостоящих русских икон, несколько сотен полотен русской живописи XVIII и XIX веков… предметы мебели, быта из поместий… бесчисленные коллекции, помогающие составить представление о советской системе отношения к искусству… Все это было собрано и увезено в горные местности рейха для сбережения. 25 папок с особо ценной живописью, собранной на Западе, были переданы фюреру 20 апреля 1943 года (подарочек к дню рождения! Наворованное — в дар любимому вождю. — Ю. И.)… Полный отчет о работе составит ДЕСЯТЬ ТОМОВ…»
Неизвестно, что стало с «Составителем отчетов» «Особого штаба» Робертом Шольцем, успел ли он завершить свой титанический труд, этакое фантастическое «собрание сочинений» из десяти томов, как неизвестна и судьба многих больших и маленьких германских расхитителей исторических и культурных сокровищ, но известно, что Ангел Смерти взмахнул над Хансом Поссе своими черными крыльями 7 декабря 1942 года, в самый разгар «Операции Линц», и великий добытчик сокровищ, оставивший после себя разоренные музеи, архивы и галереи на Западе и Востоке, закрывает навсегда свой узкогубый рот, из которого столько тысяч раз как пароль, как приказ вылетало лишь одно слово: «Линц, Линц, Линц!» «Все эти сокровища были свезены в 6 горных местностей рейха, там осторожно распакованы и помещены с соблюдением всех нужных правил длительного хранения…» — пишет в своем отчете Роберт Шольц. «Шесть горных местностей рейха»! Где конкретно? Среди тех немногих, кто знал, был и Ханс Поссе, но, умирая, он не произнес: «Скорее, карту, бумагу — я скажу: где». Но тем не менее и не унес тайну с собой, а оставил в этом, живом мире. Незадолго до смерти он передал в рейхсканцелярию обергруппенфюреру СС доктору Гансу Леммерсу ценнейший документ: списки секретных тайников и бункеров, расположенных в отдаленных, глухих местах Германии и Австрийских Альп. И еще один документ остался от Поссе — записная книжка с важнейшими сведениями о расхищенных и сокрытых сокровищах: сколько, когда и, самое важное — где теперь все это. Не так давно стало известно, что пухлая, исписанная мельчайшим почерком книжечка Поссе хранится в одном из архивов Западной Германии, но, по завещанию умершего, срок прочтения ее еще не настал. Настанет ли? Будут ли обнародованы списки сокровищ и места, где они запрятаны? Окажутся ли в тех списках и наши сокровища, картины, скульптуры, мебель, церковная утварь, вывезенная из России, Белоруссии, Прибалтики, с Украины? И что же, мы получим свое? Помните, ведь мы не подписали Долговой договор в Лондоне, и представителей нашей страны не пригласили на выставку бесхозных, «невостребованных» сокровищ культуры в Висбадене…
Полночь. «Бам-м-м… бам-м-м-м», — доносится издали. Колокола церкви Николы Угодника, бывшей кирхи Юдиттен, сзывают православных на службу. Православная церковь, немецкие колокола… Значит, дует юго-западный ветер, по-морскому зюйд-вест, именно он доносит звон колоколов не только до моего, но и до дома на улице Шиллера, где до глубокой ночи ходит из угла в угол бывший председатель горсовета Виктор Васильевич Денисов, человек дела, творец, сохранивший городу многие исторические здания и главнейшее, вернее — наиболее ценное: Кафедральный собор. Как было обещано героем «Малой земли», по его возвращении в Москву собор оказался вычеркнутым из списков особо ценных, охраняемых государством памятников архитектуры. «Ломай собор! — требовал „главный хозяин“. — „Сам“ приказал тебе, что, головы своей не жалко?» «Сломали собор? — спрашивал Денисова зампред Совмина СССР и, листая настольный календарь, тыкал в одну из страничек: — Вот я тут записал, когда мне это указание дал Леонид Ильич. Кирпич? Цемент? Когда сломаешь, тогда и получишь, что просишь. Кант? Подумаешь: Кант! Леонид Ильич дал указание, а ты — Кант?!» Не сломал. И не только не сломал, но и провел огромные работы по консервации стен, и уже начаты были работы по восстановлению башни, но… но Денисов был «преждевременным человеком», он был личностью, он возвышался над всеми, кто руководил областью, и, хотя тот «главный хозяин» ушел, сменивший его новый первый секретарь обкома выпроводил строптивого мэра на пенсию. Денисов успел все же восстановить здание бывшей кирхи Святого семейства, невероятными усилиями умудрился добиться строительства органа и услышать Иоганна Себастьяна Баха в исполнении Гарри Гротберга. И успел подвести под крышу бывшее здание «Штэдтхалле», но огромную, с десятком залов картинную галерею открывали без него. Новый мэр города, воздев над головой руки с символическим ключом, говорил о том, что «мы построили это замечательное здание, мы открываем его сегодня…». Я все ждал, когда же он скажет, кто именно осуществлял эту фантастическую акцию, кто боролся в верхах и низах, изыскивал деньги, воевал с банком, отбивался от многочисленных инспекций, хитрил и водил за нос ревизоров, скрывая, что тут будет картинная галерея, а не склады и магазины (таким было «прикрытие»), но новый мэр так и не вспомнил о Денисове, преподнеся этот замечательный дар городу как бы от своего имени. Печально, не правда ли?
Однако что же таится в конверте с печатью тильзитской таможни? Хотя, минутку. Есть еще несколько документов из архива Георга Штайна и пяток писем. Жаль, ничего нет от Вальтера Мюллера. Последнее его письмо было нервным, раздраженным. Я послал ему приглашение, и он получил его, но где-то какие-то службы не давали хода документам, он никак не мог оформить визу для поездки в Калининград. «Я в отчаянии, не сплю ночами. В моей голове одна и та же мысль: как побывать в моем родном городе, в доме, где я родился и жил? Знаете: решил — не дадут визу, буду пробираться в Кенигсберг тайком. Миную все границы, преодолею контрольно-следовую полосу и позвоню в дверь…»
Так, что тут? Господи, опять Рингель. «Дорогой господин Семенов! Хочу поделиться с Вами следующими соображениями… 3. Ходят слухи, что человек, носивший имя „Отто Рингель“, из Кенигсберга передислоцировался в Гера, что в Тюрингии, оттуда до Услара и Геттингена не так уж и далеко! 4. Поскольку „Виттекинд“ была взорвана примерно в то же время, когда погиб доктор Роде, то нельзя ли допустить, что и в первом, и во втором случае определенную роль сыграл „Отто Рингель“? С дружеским приветом — Ваш Георг Штайн». А вот листок, весь исписанный ужасным, повалившимся в одну сторону частоколом строчек, рукой Штайна: «Искать! Искать! Искать!» И: «Рингель! Рингель!!» и еще раз — «Отто Рингель»… Но почему «Отто»? Ведь в той же книге «Янтарная комната», где несколько страниц посвящено Рингелю, указывается, что его имя не «Отто», а «Георг», вот его телеграмма: «В Главное управление имперской безопасности. Приказ выполнен. Акция Янтарной комнаты окончена. Входы, согласно предписанию, замаскированы. Взрыв дал нужные результаты. Георг Рингель». Штайн не имел книги Ерашова и Дмитриева? Так и не разобрался, что «Рингель» — придуманная фамилия? И в той телеграмме, которую Елена Евгеньевна Стороженко переслала ему, он неправильно расшифровал «Б.Ш.», переводя это либо как «Биер-Шенбуш» — один из пивных заводов в пригороде Кенигсберга Понарте, то как «Бернштайнциммер-Шахты»? Ведь в телеграмме-то, текст которой приводился в книге, не русская буква «Ш», а цифра «III», похожая на букву «Ш», и этот шифр, возможно, означал совсем другое, а именно «БУНКЕР III»? Номер бункера либо те стеллажи, номер «III», о которых упоминается в документах Роде; может, тот бункер, который Роде показывал Брюсову?