Собрание проголосовало.
Харченко сидел опустив голову.
— Старовойтов! — позвал Черкашин. — Вы мне нужны. И вы, Зоя.
Они прошли в комнату Черкашина. Следом вошел и Харченко. Он не смотрел на Зою, и она избегала встретиться взглядом с ним.
— Значит, на берег? — медленно и тяжело спросил Харченко, как о деле решенном.
— Нет, пойдете плавать, — сухо ответил Черкашин. — Мотористом на лодке. Распоряжение отдано. Утром выходите.
Харченко только криво усмехнулся, не сказал ни слова и медленно направился к выходу.
Некоторое время все тягостно молчали, только Старовойтов тяжело и сочувственно вздохнул, и Зоя кинула на него быстрый виноватый взгляд.
— Сережа, — сказал Черкашин, — надо сделать съемку Тюленьего камня. В два дня управитесь и тогда сдадим этот участок. Выезжайте утром катером. — Он повернулся и посмотрел на Зою. Она отвела глаза. — Для вас имеются три места, выбирайте, срок выезда назначайте сами. Предупредите Старовойтова, если завтра не поедете на Тюлений камень.
Девушка согласно кивнула головой.
— Не слишком мы сурово наказали? — спросил Старовойтов.
Зоя внимательно слушала.
— Нет, — решительно подтвердил Черкашин. — У него нет понятия долга. За такие ошибки дорого платят.
Старовойтов и Зоя поднялись вместе, но у двери Зоя остановилась.
— Теперь вы все знаете, — сказала она. — Вот почему я уезжаю.
— Вам тяжело?
— Обидно. И потом… — Она помолчала… — я немного сама виновата. Ведь он же не пьет, разве немного с товарищами. А накануне мы поссорились, он и напился где-то в одиночку.
Черкашин помолчал.
— Правильно ли ваше решение? — мягко спросил он. — На пути любви бывает много испытаний. Но в том и сила ее — в доверии и способности понять сильные и слабые стороны любимого человека, в способности помочь ему в трудных обстоятельствах. Без этого нет любви — это мое убеждение. Легко толкнуть падающего, во много раз труднее помочь ему удержаться. И уж нельзя оставлять в беде того, кого любишь.
— Но вы сняли его с катера.
— Разве я толкнул? Я хочу проверить его силу. Верю в Харченко: он крепкий. На катер вернется другим и будет отличным моряком.
Зоя прошла несколько шагов, когда от стены дома приезжих отделился человек и окликнул ее:
— Зоя! Я провожу тебя.
Зоя остановилась.
— Ни за что, — намеренно громко сказала она. — Дойду одна!
— Зоя…
— Одна, — решительно повторила она.
Харченко стоял в двух шагах от Зои. Было так темно, что он видел только светлое ее лицо и слышал дыхание.
— Это правда, что ты скоро уезжаешь? — спросил он.
— Уезжаю, — с вызовом сказала она. — Это все?
Харченко невесело усмехнулся.
— Зачем ты это делаешь, Зоя? И куда ты уедешь от меня? Ведь ты знаешь…
— Что я знаю?
— Никуда ты от меня не уедешь. Никуда! Я всюду найду тебя. Что мне без тебя? Нигде ты от меня не укроешься. Я все брошу, но мы будем вместе. Не уезжай, Зоя!..
— Что теперь говорить об этом, — вырвалось признание у девушки. — Поздно, поздно…
Она замолчала и быстро пошла к поселку. Харченко двинулся за ней. Зоя резко остановилась.
— Я сказала: одна.
Харченко стоял в темноте и слушал, как стихает скрип песка под быстрыми шагами девушки.
Утром на пирсе Василий Иванович увидел Харченко на том самом месте, на котором стояла в туманное утро Зоя. Харченко стоял широко расставив ноги, в брезентовой замасленной куртке моториста, потертой кожаной фуражке, и смотрел вслед уходящему катеру «Быстрый».
Группа Сережи Старовойтова выехала на Тюлений камень. С ними была и Зоя, отложившая свой переезд до окончания этой срочной работы.
Харченко мрачно поздоровался с Черкашиным.
— Моторная лодка готова, — глухо доложил он.
— Запускайте! — и Черкашин прыгнул в лодку.
Весь день новый моторист был угрюм и молчалив. Но Черкашин и не вызывал его на разговоры.
Домой они возвращались в темноте вдоль берега. Далеко в море белели ночные рыбачьи огни и где-то среди воды дрожал красноватый свет большого костра. Черкашин долго смотрел на него.
— Где это? — спросил он. — Неужели Тюлений?
— Там, — подтвердил Харченко. — Наверное, ребята решили заночевать. Торопятся с работой управиться.
Перед глазами Василия Ивановича встал угрюмый черный остров, лишенный зелени, выгнувшийся горбом, отделенный от берега широким проливом, открытый всем ветрам. С жалобными криками носятся над островом потревоженные чайки.
— Нескладно у вас, Харченко, получилось, — сказал Черкашин.