Кто-то сказал, что стало похоже на церковь.
С тех пор она мысленно называла комнату своим святилищем. Здесь она проводила время в одиночестве, чувствуя себя центром мироздания. Сюда пряталась от забот и тревог окружающего мира.
Случалось, она подолгу не приезжала в свой храм. Ее расписание часто менялось. Время от времени она даже всерьез подумывала продать дом. Слишком много воспоминаний оказались неподвластны ударам кувалды. Но как решиться на расставание с большой уютной печью, заново облицованной и возвышающейся посреди комнаты белым утесом? Печь стала частью ее самой. Порой ей казалось, что печь — ее последний оплот в жизни.
А потом пришло письмо из Алжира.
И все переменилось.
Она решила никогда не расставаться со своим домом.
В среду двадцать восьмого сентября в три часа дня она была в Вольшё. Она въехала со стороны Хеслехольма — хотя сама жила в противоположном конце поселка — и по пути остановилась возле магазина, чтобы сделать покупки. Она знала, что́ ей потребуется. Сомневалась только по поводу трубочек. Но на всякий случай решила купить еще упаковку. Продавщица поздоровалась с ней. Она улыбнулась в ответ и сказала что-то про погоду. Поговорили об ужасной катастрофе на пароме. Потом она расплатилась и поехала дальше. Дом рядом с ней пустовал. Хозяева приезжали в Вольшё только летом, в июле. Они были немцы, жили в Гамбурге, а в Сконе проводили отпуск. При встрече они раскланивались, но близко не общались.
Она отперла входную дверь. Постояла в прихожей, прислушиваясь. Вошла в большую комнату и прижалась ухом к печи. Ни звука. Именно такая тишина должна, по ее мнению, царить в мире.
Человек, лежавший в печи, не мог слышать ее. Да и сама она, хотя знала, что он жив, не хотела слышать его вздохи. Или плач.
Она подумала, что все время действовала, словно по наитию. Сначала решила оставить дом. Не продала его ради кругленькой суммы в банке. Потом сохранила старую печь. Но лишь когда пришло письмо из Алжира, она наконец поняла, что́ нужно делать, и истинное предназначение печи открылось ей.
На этом месте ее размышления были прерваны писком наручных часов. Через час придут гости. А ей еще нужно успеть покормить мужчину, лежащего в печи. Он находится там уже пять дней. И скоро ослабеет настолько, что не сможет сопротивляться. Она вынула из сумочки расписание и увидела, что свободна со второй половины дня в воскресенье до утра вторника. Тогда это и произойдет: она вытащит его из печи и расскажет обо всем.
Как его убить, она пока не решила. Есть несколько вариантов. Но она не торопится. Она взвесит его вину и поймет, какой смерти он заслуживает.
Она пошла на кухню и согрела суп. Со своей всегдашней аккуратностью вымыла пластмассовую кружку, из которой кормила пленника. В другую кружку налила воду. Еды и питья он с каждым днем получал все меньше. Ровно столько, сколько требовалось, чтобы не умереть. Приготовив еду, она надела резиновые перчатки, брызнула на себя духами и пошла в комнату, туда, где стояла печь. Сзади в печи находилось отверстие, замаскированное несколькими кирпичами. Внутри лежал длинный желоб, который вытаскивался наружу. Прежде чем положить туда мужчину, она поставила внутрь печки мощный усилитель, заложила отверстие и включила музыку на полную громкость. Снаружи не было слышно ни звука.
Она нагнулась, чтобы лучше видеть пленника. Коснулась рукой его колена — он не шевельнулся. На какое-то мгновение она засомневалась: жив ли? Потом услышала его тяжелое дыхание и подумала: «Он уже достаточно ослаб. Пора переходить к следующей части моего плана».
Покормив мужчину, она оттащила его к отверстию на полу, снова назад и замаскировала тайник в печи. Помыв посуду и убравшись на кухне, она села к столу и налила себе кофе. Потом достала из сумочки последний номер многотиражки и не спеша стала его просматривать. По новой тарифной сетке с первого июля ее зарплата повысилась на сто семьдесят четыре кроны. Она снова посмотрела, сколько времени. Не проходило десяти минут, чтобы она не взглянула на часы. Эта привычка стала частью нее. Она жила и работала по строгому расписанию. И от других требовала того же. Не принимала никаких оправданий. Считала, что опоздавший всегда виноват. Коллеги за глаза посмеивались над ней. Она знала это, обижалась, но вслух ничего не говорила. Молчание тоже стало привычкой, доведенной до автоматизма. Однако так было не всегда.
Было время, и она не молчала. Не кричала, просто говорила в полный голос. Немота наступила позже. Когда она увидела кровь. Мать на пороге смерти. Закричала. И замкнулась в молчании. Чтобы стать невидимой. Именно тогда все и случилось. Она помнит стол, на столе мать в крови и слезах — тогда у нее украли сестренку, которую она так долго ждала.