— Увы мне, увы! — начал тут я проливать горькие слезы. — О, злосчастная судьба! Не хватит сил моих, чтобы вытащить нас из узилища, а посему, повторим мы путь предшественников наших!
Денра же, немало пыталась меня утешить, умоляя собраться с силами и говоря, что другого столь сильного, как я, мага, в жизни своей не встречала.
— Ах, неужели не поняла ты, милая моя жена и славный товарищ? — вопросил я, утирая слезы. — Не выполнен еще наказ, данный мне Инкубом! Откуда же взяться силам? Ведь в пророчестве своем он яснее ясного предрекал, что познаний своих в магии достигну я лишь после пятидесятой девственницы! Их же у меня, на сегодняшний день, только сорок девять!
— И это все, что не дает нам выйти отсюда? — удивилась наша милая маленькая Трина, до той поры, лишь молча на меня с состраданием глядевшая. — Дело только в этом?
— Так было предсказано, — горестно ответствовал я. — И все мы теперь пропадем. И я, и ты, моя милая женушка, и Гарл, хоть и вредный, но, все-таки, славный мальчишка, и ты, мое невинное дитя.
— Ну и какой же мне толк пропадать невинной? — рассудительно ответила на то наша с Денрой приемная дочь. — Ладно, ты не трогал меня сразу, ведь я была еще ребенком. Но теперь мне почти двенадцать и я совсем взрослая.
— Трина, послушай, — хмуро сказала тут моя рыжеволосая супруга. — Конечно, в землях этих, двенадцать — подходящий возраст для замужества, а все же… Все же, ты мне — как сестра, если не как дочь родная.
— В землях этих и по десятку жен, бывает у мужчины, да еще с десяток наложниц, — немало не смутившись отвечала юная Трина. — Важно ли, кем я тебе буду приходиться? Ведь эту страну мы покидать не собираемся. Если же, лишив меня того, чего ты уже лишиться успела, папенька сможет нас всех освободить, мы по-прежнему останемся вместе и заживем в свое удовольствие.
Эти слова невинного ребенка, сказанные с такой кротостью и разумением, заставили Денру призадуматься и, наконец, вздохнув, она согласилась.
— Быть посему, — обняв и расцеловав Трину, сказала моя супруга. — По крайности, глупо было бы не использовать для своего освобождения и эту возможность. Вдруг, все дело именно в пятидесяти девственницах.
122
И вот, сбросив свои одеяния, осталась милая невинная Трина совершенно нага, я же расстелил на каменном полу пещеры свой плащ. Нередко приходилось нам с названной дочуркой моей ласкать друг друга до той поры, а, все же, было сей раз как-то иначе и испытал я превеликие волнения, совсем как в ту ночь, которую мы с Денрой нашей брачной называем.
Трина же, не мало не смутясь, вела себя уверенно и с такой нетерпеливой охотой к делу приступила, что получалось все как нельзя лучше. Моя милая жена, тем временем, во всем нам помогала, об одном лишь прося, чтобы поберег я милую девочку, ибо рожать, в ее юные годы, еще не следует.
— Не могу сказать, что игра эта приятней других, меж мужчиной и женщиной, — с улыбкой сказала Трина, одарив меня прекраснейшим наслаждением, — А все же, стоило ее попробовать. Теперь-то, я уже, в точности, все умею.
А Денра, расцеловав ее, тут же спросила меня, чувствую ли я в себе силы, чтобы открыть выход.
— Ох, погоди! — попросил я. — Знаешь ведь, чтобы силы восстановились, после таковых игр, потребно некоторое время.
Отдохнув, я вновь приступил к замкнутой драконьей пасти и начал светить на нее жезлом не переставая. Но — увы и сорок раз увы! — та даже не шелохнулась. Нет слов, рассказать, сколь удрученными вернулись мы в зал к собиравшему сокровища Крикуну. Вредный же юнец, узнав обо всем происшедшем и возведя очи долу, кинулся осыпать меня попреками.
— Вот, — тыча перстом в мою сторону, заявил он. — Причина всех бед наших, совратитель невинности и гнездо вселенского разврата! Еще в тот день, когда впервые на ярмарке мы с ним встретились, знал я, что лиходей этот до добра не доведет! Чувствовало сердце, что и сестру мою он обесчестит, да и невинным ребенком не погнушается!
Тут обуял меня превеликий гнев и высказал я Маленькому Крикуну все, что о таковом навете думаю. Напомнил ему всех особ женского пола, к каковым он доступ когда-либо имел, чего ни одному сопляку его лет ни в жизни не добиться, если б на то не моя добрая воля, почти родительская кротость и забота о нем, неблагодарном, как о дважды моем родственнике. Напомнил и то, сколь сильно он сих несчастных вожделел, сколь сладострастно к ним тянулся, а напоследок, не в силах сдержать чувства свои, чуть не перетянул посохом поперек спины.
Поскольку же, трусливый мальчишка, со свойственной ему прытью, успел укрыться хитроумно за спинами любимых жен моих, только и осталось мне, что выместить злобу на статуе.