Ни в одной из своих книг я не описал своей евпаторийской любви и очень доволен этим. А уж теперь, помудрев, поскупев, тем более не стану…
Писатель – существо, вообще говоря, не очень расчетливое. С какой-то неразумной беспечностью разбазаривает свою личную жизнь, растаскивает ее, как дом, на бревнышки-сюжеты, из которых упоенно возводит эфемерные строения. С неистовством разрушает прибежище, где можно было б схорониться в трудную – или счастливую – минуту.
Конечно, это прежде всего детство. У меня его нет больше – своего, заветного, принадлежащего только мне и никому больше – все в книги ушло. Ушел двор, большой, неугомонный, излазанный вдоль и поперек и все же единственный. Ушла Воронцовская роща, куда неизменно наведывались почти все мои несовершеннолетние герои. Ушел Салгир, который я самоуправно переименовал в кисловато-винный Риглас, и ушел Симферополь, превращенный для сиюминутных творческих затей в несуществующий на карте город. Теперь, в этой книге, своей последней книге, я, как нашкодивший ребенок, пытаюсь все честно вернуть назад, но боюсь, что поздно.
А вот любовь утаил. И не я один… Как мало ее, заметил я, в прозе моих ровесников! Впрочем, не только в прозе.
Вот мой сокурсник Николай Рубцов, которому будет посвящен крупный план следующего года. Кажется, это единственный в русской литературе лирик такой силы, практически не писавший стихов о любви. А если и писал, то любовь у него как нечто уходящее.
Разлука без надежды на встречу. Прощание навеки…
Между тем, с Евпаторией связаны имена поэтов, которые много писали о любви и писали весьма недурственно, а иногда и гениально. Говоря «недурственно», я имею в виду Илью Сельвинского. Я знал, что он рос здесь, знал школу, где он учился. Но я понятия не имел, что в Евпатории живала Анна Ахматова, тогда еще Горенко – эпитет «гениально» относится, конечно, к ней.
Именно сюда прислал ей свой первый стихотворный сборник Николай Гумилев. Он был издан на средства родителей и назывался «Путь конквистадоров».
Кто такие конквистадоры? (Ныне пишется: конкистадоры.) Испанские авантюристы, отправляющиеся в только что открытую Америку на захват земель. Гумилев, стало быть, чувствовал себя конквистадором, вот только не земли собирался захватывать, а кое-что посущественней. Женщину. Официально, правда, книжка предназначалась не ей, а брату ее Андрею, но автор не сомневался, что любознательная сестрица тоже прочтет, и прочтет по-особому, легко расшифровывая тайнопись поэтических строк.
Сестрица прочла. И расшифровала (как и моя Дина): следы этой расшифровки можно увидеть на одном из уцелевших экземпляров книги, где рукой Ахматовой, уже после гибели Гумилева, проставлено возле нескольких стихотворений лаконичное мне.
Сейчас, однако, я думаю не об Ахматовой и Сельвинском – о другом евпаторийце, написавшем о любви как раз в то самое время, когда я в нетерпеливом предвкушении московского литературного рая коротал в сонном курортном городе свою последнюю крымскую зиму.
Крупным планом. Борис БАЛТЕР
История о необыкновенной любви в нашем городе увидела свет далеко от Черного моря, на берегу совсем иных волн, пресных – в Калуге. Она появилась в сборнике «Тарусские страницы», вышедшем под патронажем Константина Георгиевича Паустовского как раз в 1961 году.
Таруса – небольшой старинный городок, расположенный в 75 километрах от Калуги при слиянии двух рек – Оки и Таруски. Паустовский купил здесь домик в 1955 году, мало-помалу перестроил его, обжился, а уже пять лет спустя радовался в одном из писем: «Здесь в Тарусе поселился Балтер. А в селе Марфино в нескольких километрах от Тарусы живет Юрий Казаков. Как видите, Таруса становится литературным центром для молодых писателей».
У Казакова есть очерк «Поедемте в Лопшеньгу», в котором он рассказывает, как они втроем – Паустовский, он и Балтер – плыли на моторной лодке на рыбалку. Рулил Балтер, но иногда уступал место Константину Георгиевичу. А так как старый писатель неважно видел, Балтер время от времени подавал команды своему учителю: «Прямо по носу бакен! Правее! Левее!»
Учителю – в самом что ни на есть прямом смысле слова: в 1953 году Балтер закончил Литинститут, где занимался на семинаре Паустовского… И вот теперь, на воде, его давний наставник с детской какой-то радостью выполнял приказы своего ученика.
«Лето 1961 года было для Паустовского счастливо», – пишет Казаков. Но не менее счастливо было оно и для Балтера: в «Тарусских страницах» вышла его повесть «Трое из одного города».