Крупным планом. МИХАИЛ СВЕТЛОВ
Итак, первого июня, двадцати двух лет от роду, я стал отцом, а пятью днями раньше, 26 мая, увидел – вот уж действительно крупным планом! – человека, о котором думаю сейчас: если б у моих детей был такой папаша!
Институт наш, как я уже говорил, умирал: за спиной у нас, второкурсников, не было никого. Яма зияла. Черная яма. Такая же яма разверзлась и перед гостем дышащего на ладан учебного заведения. Он тоже умирал, наш гость, и знал, что умирает, и готовился к смерти.
Это точное слово – готовился. Крепким здоровьем не отличался никогда, хворал, как и я, туберкулезом, и его видели иногда с тростью. Предупреждая сочувственные вопросы, пояснял: хожу вот, опираясь на палочку Коха. Однако в начале года, в котором мы находимся сейчас, в январе, ему был поставлен новый грозный диагноз. Самый грозный. По сути, не диагноз поставлен, а вынесен приговор.
Вынесен, но по нашим, не столько гуманным, сколько лицемерным нормам не объявлен пациенту. Проницательный пациент, тем не менее, догадывался, но, щадя близких ему людей, старался держать свое знание при себе. Понимал, конечно, что они тоже знают, но пусть лучше думают, будто самому ему ничего не известно. Так было проще общаться. А тем, кто не знал и бесцеремонно выпытывал, что же в конце концов нашли у него, отвечал не задумываясь: талант. Талант нашли.
Иногда, впрочем, давал понять, что прекрасно сознает, что с ним. Задумчиво разглядывая бутылку боржоми на больничной тумбочке, негромко сказал пришедшему навестить другу: «Вот и я скоро. Как эта бутылка…»
Друг не понял, и тогда больной показал глазами на этикетку. Внизу, мелким шрифтом – а мелким шрифтом у нас, как известно, пишут самое главное – было напечатано: «Хранить в холодном темном месте, в лежачем положении».
Словом, готовился… И не с января, раньше. Гораздо раньше… Еще в 1957 году, придя на семинар, попросил своих учеников почтить вставанием память похороненного накануне поэта Владимира Луговского, тоже преподававшего в институте. А потом раздумчиво произнес, что бывает время приобретений и бывает время потерь. Они, студенты, – в первом времени, он, их наставник, – во втором.
«Второе время» не застало его врасплох. Еще находясь в «первом», публично упрекнул классиков, что они-де слишком легко отправляют на тот свет своих персонажей. Под пулю, в петлю, на железнодорожную насыпь. Вот он тоже собирается написать роман – «большущий!», – в котором с первой же страницы начнет героев обучать ремеслу и сам помаленьку учиться. Если же, «не в силах отбросить невроз, герой заскучает порою», он готов сам вместо героя лечь на рельсы.
А дальше шли строки, которые я увидел, крупно выведенные, на стене траурно оформленного фойе Дома литераторов.
И если в гробу мне придется лежать, —Я знаю: печальной толпоюНа кладбище гроб мой пойдут провожатьСпасенные мною герои.И еще одна строфа, заключительная:
Прохожий застынет и спросит тепло:Кто это умер, приятель?Герои ответят: – Умер Светлов!Он был настоящий писатель!С момента его визита в Литературный институт минуло 124 дня… Нет, чуть больше – через 124 дня, 28 сентября, он умер.
Встреча происходила в 24-й аудитории, овальной, как ее еще называют, на втором этаже, куда он с трудом поднялся, поддерживаемый с двух сторон – точь-в-точь, как через несколько дней будет подыматься по больничной лестнице моя жена. Но там это трудное восхождение предвещало рождение человека, а здесь – уход. Мы, однако, не очень задумывались об этом. Хотя прекрасно знали, что с ним. По Москве гуляла светловская шутка: «Мой рак хочет пива». Да, знали, но не придавали значения. Слишком молоды были.
«Я еще недостаточно взрослая, чтобы верить в смерть», – говорит маленькая девочка в незаконченной пьесе Светлова. Это пьеса по «Маленькому принцу» Экзюпери и одновременно – о самом Экзюпери, последняя крупная вещь, над которой между приступами боли работал драматург Светлов.
Но мы были «недостаточно взрослыми» не только для того, чтобы поверить в смерть, которая, казалось, сама предстала перед нами в образе поэта, исхудавшего, сутулящегося, с трудом опирающегося на палку, с клоками не седых, а каких-то серых волос… Мы были «недостаточно взрослыми», чтобы понять, какой фантастический шанс выпал нам. Понять и достойно воспользоваться им.
То было последнее публичное появление Светлова. Последнее публичное выступление… Сейчас, когда я пишу это, мне больше лет, нежели было ему тогда, но в моей памяти он гораздо, гораздо старше меня нынешнего. Дряхлый старец, в котором как только душа теплится… Какое же неимоверное усилие надо было сделать над собой, чтобы прийти на встречу с нами! И как – боже мой, как – мы его приняли!