Таким образом, первой освободительницей Киева оказалась нерусская белая армия. Это было устроено Троцким с коварным умыслом — отдать город галичанам, а не русским, дабы их (союзников) между собой поссорить, что и случилось в действительности на следующий день, когда первый русский полк вошел с запозданием в Киев (Троцкий приказал открыть фронт с западной стороны Киева, а с восточной задержал свои войска за Днепром, оказывая сопротивление русским, подходившим с востока). Это было 31 августа, около полудня; публика, собравшаяся на Крещатике возле думы, ликовала, устраивая овации стоявшей тут артиллерии. На балконе думы собрались представители наскоро образовавшегося правительства из самостийных украинцев с желто-синим национальным флагом и произносили патриотические речи на малороссийском языке.
В этот момент подходил со стороны Днепра первый русский полк «белых» и заиграл русский гимн. Полковник с русским национальным флагом поднялся на балкон и поставил его рядом с украинским; на это один из украинцев подскочил к флагу, сломал его древко и бросил на панель. Полковник выстрелил в оскорбителя из револьвера, и вслед за тем из рядов русского полка посыпались на балкон выстрелы, на это австрийская артиллерия, охранявшая думу, открыла огонь по полку, и началась перестрелка между союзниками… Таким образом дьявольская затея Троцкого осуществилась. Площадь мгновенно опустела; на мостовой осталось несколько человек, убитых и раненых. Русский полк прошел далее и занял одну из пустых казарм.
Вечером были расклеены плакаты от имени начальника русских войск с выражением прискорбия за инцидент, вызванный «недоразумением». Генерал успокаивал киевлян тем, что он приказал галицийским войскам отойти от Киева на 25 верст на запад. Это обидное для первых избавителей Киева решение породило вражду между союзными войсками, и спустя некоторое время галичане оставили Украину и ушли домой.
С занятием Киева «белыми» цены на продукты быстро упали: хлеб черный с 70 рублей за фунт упал до 14 рублей; рестораны и лавки открылись, и жить стало легче. В половине сентября с юга пришел по Днепру молодой контр-адмирал Иван Кононов с речной флотилией. В его штабе найдя нескольких офицеров, плававших у меня в качестве гардемарин, я просил их помочь мне добраться до Юзовки, где я числился на службе на снарядном заводе. Вскоре отправлялся вниз по Днепру один из пароходов флотилии (до Екатеринослава), и я, захватив с собой бухгалтера Васильева и контр-агента нашего управления Саломонова, отправился 28 сентября в Екатеринослав. Пароход двигался медленно, ведя на буксире баржу с беженцами, по ночам становились на якорь.
3 октября мы прибыли в Екатеринослав. В Екатеринославе рынки были полны всякой провизией и южными фруктами. У нас глаза разбегались после киевского голодания. На четвертый день нашего пребывания в Екатеринославе получилось внезапное известие, что Киев вновь был захвачен красноармейцами и там произошла жестокая резня.
В Юзовке я нашел полное благополучие. Здесь изготовлялись снаряды и производился ремонт артиллерии. Управляющий Неудачин и весь состав заводских служащих проживали в своих домах, хотя их квартиры заметно пострадали от грабежа в прошлую весну при кратковременном туда нашествии большевиков. Сын Неудачина Славик, мой бывший воспитанник, был теперь дома. Он еще в мае был мною отправлен кружным путем через Одессу со студентом домой. Я занял квартиру архитектора Нумелина, бежавшего к себе в Финляндию.
В качестве представителя завода я часто ездил в Харьков, где была главная квартира командующего белой армии. В Харькове жизнь била ключом: гостиницы, театры, рестораны были полны жуирующей военной публикой. Офицерские жены, дамы полусвета, спекулянты разного сорта кутили, гуляли, катались по городу, играли в карты. Бежавшие с фронта дезертиры-солдаты в числе десятков тысяч шлялись по улицам, по кабакам, трактирам, а по ночам заполняли все залы вокзала. Такого характера был тыл того фронта, который в то время позорно отступал на юг, отдавая большевикам без бою Тулу, Курск, Белгород (никто ведь его и не защищал).