– Простите, я несу ответственность за полтора десятка детей и не имею права забывать о них в незнакомой стране. А с вами взрослая дочь.
– Стоило так высоко взлетать, чтобы так низко упасть?!
– Что вы имеете в виду? – не поняла Маша.
– Свою горькую долю. Нынче я никому не нужна!
В Париже вдова быстро забыла про свою печаль и с головой окунулась в бездну туристических развлечений. У Эйфелевой башни Митрофанова бесцеремонно протянула Маше дорогущий фотоаппарат и капризно потребовала: «Меня для разнообразия снимите сидя». Она отошла на расстояние, вальяжно раскинулась на траве и подозвала дочь. Девочка стыдливо набросила на голову матери траурную шаль и только потом покорно села рядом. Генеральша картинно запрокинула голову, как бы встряхивая волосы, и «ненароком» сбросила траурную накидку. Узкая юбка скользнула вверх, обнажив угловатые колени. Машу затрясло от возмущения, но она не стала обострять ситуацию.
В Лувре Ада насмешливо комментировала скульптуры античных великанов, а в музее современного искусства с откровенным интересом рассматривала обнаженную натуру на старинных полотнах. Она не поленилась разыскать Машу и, подведя ее к огромной картине, радостно сообщила: «Эта Венера будто списана с моей старшей дочери».
Днем позже, уже в Диснейленде, от скорби дамы не осталось и следа. Обнаружив ее отсутствие, Серов в испуге оглянулся:
– А где Ада Сергеевна с дочерью? Может, ей плохо?
– Ей очень хорошо, – указала на карусель семилетняя Галочка. – Вон они с Дашей катаются на «бешеном паровозике».
В этот момент из-под водной глади озера на вершину островной горы лихо выскочил озорной состав. Среди детей возвышалась фигура веселой вдовы. Вцепившись в поручень сидения, она заливисто хохотала. На выходе из аттракциона туристку разыскал колоритный фотограф. Ткнув пальцем в экран монитора, на котором красовалось перекошенное лицо Ады, он предложил распечатать фото. Митрофанова улыбнулась и махнула рукой: «А что? И возьму! Все ж память о Париже!» Маша и Петр недоуменно переглянулись. Мужчина побежал в будку и вскоре вернулся с портретом. Генеральша протянула фото дочери: «Смотри, как смешно». Девочка обиженно отвернулась, а мать, поймав на себе изумленные взгляды земляков, придала выражению лица приличествую ситуации строгость и смиренно убрала фото в сумочку.
В магазинах путешественницу было не вытащить из примерочных кабин. Скупая модную одежду без устали и счета, она в отличие от всех остальных не экономила каждый франк.
По возвращении из Франции Митрофанова недолго носила траур. Ее энергия была всецело направлена на увековечение памяти мужа. Добившись переименования в его честь улицы, она изводила художников бесконечными правками эскизов памятных табличек. И лишь утвердив достойный, по ее мнению, проект, наконец, успокоилась и занялась дочерью. А гарнизон еще долго обсуждал сам факт ее поездки в Париж.
В первых рядах хулителей лидировала вездесущая Бедоносова. Прогуливаясь по центральной площади, она считала своим долгом принародно обсудить вызывающее поведение низвергнутой соперницы.
– Какая наглость, – клокотала от возмущения она. – Добилась захоронения мужа на мемориале, чтобы город за могилой ухаживал. На всем экономит! Разве это по-христиански: улететь в Париж на девятый день после похорон мужа? Хотя бы приличия ради отказалась от поездки!
– Анна Алексеевна, кому под силу отказаться от халявы? Страшное искушение! – иронично шепнула ее спутница. – Только говорите, пожалуйста, тише: кругом люди.
– Они не слепые и не глухие! И не позволят Аде плевать на приличия! Знаете, как Москва возмущена ее парижским демаршем?!
– Боевой рупор в ударе, – усмехнулся кто-то из мужчин.
– Кстати, она не так уж далека от истины, – заметил собеседник. – Неужели командир не заслужил, чтобы его память чтили достойно? И не стыдно Аде людям в глаза смотреть?
– Ада и стыд – несовместимые понятия! Ей не знакомо это чувство!..
Глава тридцатая
Рабочий день только начался, а Тополевский уже провел совещание и отпустил подчиненных. В кабинет заглянула секретарь:
– Андрей Васильевич, звонит Басов. Соединить?
– Да, спасибо.
Генерал поприветствовал Андрея, рассказал о новостях и поинтересовался, как работается над книгой.
– Ты знаешь, Михалыч, после недавней встречи с Байчадзе дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки.
– А как ты разыскал старика? Он давно переехал в провинцию.
– Помогли телевизионщики. Не откладывая в долгий ящик, я и рванул: как-никак, «бате» идет девятый десяток.
– И как он там поживает?
– Не смотря на ампутацию обеих ног, по-прежнему бодр. Рассказал мне массу интересного, чего прочитать пока просто негде. Есть время? Могу кое-что рассказать.
– Боюсь, нам и дня не хватит. В выходные приглашаю на дачу, там все и обсудим.
…Для Байчадзе это госпитальное утро ничем не отличалось от всех предыдущих. Как обычно, первой появилась нянечка со старенькой «уткой» за спиной, следом за ней вошла молоденькая медсестра со шприцем наготове. Чуть позже она же принесла мензурку с таблетками и неполный стакан воды. Вскоре доставили и скромный диетический завтрак. Старик безразлично съел кашу-размазню, покопался в яйце всмятку и, надкусив бутерброд, сделал глоток несладкого чая. В еде он был неприхотлив, но больничное однообразие уже утомило. Санитарка забрала поднос. Байчадзе откинулся на подушку и прикрыл глаза.
В палату вошла дочь. Вскрыв упаковку гранатового сока, налила ярко рубиновый напиток по самые края и поднесла стакан к свету. «Совсем, как бабушкино вино, – мечтательно улыбнулась она. – Вечером привезем тебе диктофон. Звонили из Москвы, попросили, что бы ты что-нибудь наговорил для книги по истории космических войск. Там есть главы про космодром».
Дочь спешила на работу. Коротко рассказав о домашних делах, она поцеловала отца, поправила подушку и вышла легко и стремительно, как это делала когда-то ее мать. Генерал загрустил, вспомнив покойную супругу. Одиночество сейчас его угнетало больше всего. Уныние он всегда считал великим грехом, но после смерти жены, горячо любимой женщины и самого верного из друзей, как-то разом осиротел. Печально вздохнув, старик посмотрел за окно. Там с бешеной скоростью неслись куда-то вдаль массивные облака. Темные тучи постепенно заполнили все свободное пространство. Белизна палаты диссонировала с неуютной серостью не на шутку разбушевавшейся осени. В этот пасмурный день лишь рубиновый напиток в стакане напоминал о буйстве красок прежней жизни. В памяти всплыли события полувековой давности…
Московская весна начала шестидесятых встретила Иллариона солнцем и теплом. Из распахнутых настежь окон доносился бой Кремлевских курантов. Байчадзе, молодой генерал со звездой Героя Советского Союза на парадном кителе, статный, высокий, красивый, получил назначение на должность начальника вновь создаваемого испытательного полигона ракетно-космической техники и, стоя у карты с указкой в руке, докладывал Главкому:
– По совокупности перечисленных фактов рекогносцировочная комиссия сделала вывод, что данный географический район является оптимальным для полигона и дислокации его основных объектов.
Выслушав его, маршал подошел к картам и схемам, еще раз все внимательно изучил и неожиданно поинтересовался:
– Илларион Елисеевич, а почему технические и стартовые позиции расположены так далеко от жилого городка?
– Так везде принято. На других полигонах они расположены еще дальше, – как само собой разумеющееся объяснил Байчадзе.
– Это чем-то обосновано?
– Безопасностью. Стартовые комплексы должны располагаться не ближе, чем в тридцати километрах от населенных пунктов, чтобы в случае аварии ракеты исключить жертвы среди населения.
– Так ведь это касается только стартов. Зачем же тогда удалять технические комплексы? – делая акцент на этих двух словах, уточнил маршал. – Насколько мне известно, они не представляют никакой опасности для населения. Напомни-ка мне, как соизмеряется время работы испытателей на технической и стартовой позициях?