Катя еще немного полюбовалась округлым ландшафтом своей груди, затем снова спрятала тугие полусферы под одежду, словно от сглаза, прошла в комнату и, щелкнув выключателем, залила ее светом. Но вот чем ей сейчас заняться, она хоть убей не знает. А ведь еще совсем не поздно. Пойти в холл посмотреть телевизор? Не хочется. Когда она проходила мимо, то заметила, что вокруг него сгрудились одни пенсионеры. И ее почему-то совсем не тянет присоединяться к этой старческой команде. Почитать книгу? Тоже нет желания. И сон, словно нарочно не гостит ни в одном глазу. Дома в этот час веки становятся каменными, как у скульптуры в соседнем парке, а тут она вместо полного упадка ощущает мощный прилив сил. Не будь этого нахала — танцевала бы до самого утра.
Катя вышла на балкон. С танцплощадки до нее долетали отдельные обрывки мелодий, где-то внизу раздавались дуэты из мужских и женских голосов. Эти голоса переговаривались между собой, они смеялись, они хохотали, они обещали чего-то друг другу, а затем внезапно исчезали, по-видимому, для того, чтобы выполнить только что прозвучавшие обещания. А вот ей не с кем молвить даже словечко.
Катя вдруг поймала себя на том, что испытывает досаду. Она попыталась вызволить из кладовой памяти голоса мужа, детей, но к ее удивлению они звучали как-то тихо и невнятно, как в приемнике, у которого сели батарейки. Она подошла к телефону и стала набирать свой домашний номер.
Когда Катя утром отворила глаза, то сразу же почувствовала что-то неладное. Как была в ночной рубашке, она порхнула на балкон. И ей все сразу же стало ясно. Если вчера, как начищенная монета, во всю свою фантастическую мощь сияло солнце, и светлая ткань дня была вся прошита его золотыми нитями, и уже с утра воздух был нагрет чуть ли не до температуры сауны, то сегодня природа кардинально поменяла свою экспозицию, и Катя увидела совсем иную картину. Плотный и темный драп облаков полностью занавесил светило, а ветер швырял в ее щеки холодные комья своих порывов.
Она вернулась в комнату, ощущая, как стремительно пикирует настроение вниз. Что же она будет делать в такой скучный ненастный день, чем наполнить все это обширное пространство времени? Едва погода изменилась, как такой уютный номер в миг превратился в тюремную камеру. От досады ручеек слез стал прокладывать русло к глазам, и если бы она не сдерживала себя, то он, подобно сбежавшему на плите молоку, залил бы все ее лицо.
Катя прошла в ванную, взглянула на свое отражение и заплакала от досады. Вчера зеркало показывало портрет красивой эффектной дамы, а сейчас — плаксивую бабу с красными, как революционные знамена, глазами. Катя включила кран и в отместку за такой противный эстамп стала брызгать на стекло водой.
Чтобы как-то приободрить свой упавший дух, к завтраку она постаралась вернуть себе прежнюю привлекательность. Тело она поместила в новое платье, а лицо, подобно индейцу перед битвой, особенно тщательно разрисовала разноцветными мазками.
Она вошла в большой зал, стены которого были украшены изображениями самых разнообразных яств, что весьма сильно контрастировало с тем, что стояло на столах. Катя неторопливо прошествовала к своему месту. Внезапно она остановилась; ее взгляд, бродя между огромным количеством людей, совершающих одновременную трапезу, внезапно натолкнулся на Артура. Рядом с ним сидели три женщины, причем все любвеобильного возраста. Вся кампания приправляла поглощение пищи громким заливистым смехом.
Путь Кати пролегал мимо стола Артура, но когда она оказалась рядом с ним, он не только не повернул голову, но даже не скосил в ее сторону своих нахальных глаз. Она почувствовала, что задета таким невниманием к своей особе. Вчера вечером пел дифирамбы ее грудям, а теперь, когда рядом с ним их целых три пары, делает вид, что не замечает ее. Хотя чему тут можно удивляться? Искатели приключений все такие, они, словно хищные звери, бросаются на самую легкую добычу. А как только встречают малейшее сопротивление, то сразу же убегают в кусты.
Пока длился завтрак, она еще пару раз как бы случайно поворачивала глаза в его сторону. И все это время мизансцена не менялась; Артур потчевал дам рассказами, а те его — своим громким и вульгарным хохотом. То, что эти, сидящие рядом с ним три гусыни, были отъявленными дурами, не вызывало у Кати никаких сомнений; ну кто еще способен смеяться, да еще так громко над шутками этого отъявленного пошляка?