— Не прикасайся ко мне! — взвизгнула Энн и попятилась к ванной, которая уже один раз послужила ей убежищем.
— Шварц предложил нажиться на нимбе, — в гневе сказал Арт, — и мне понравилась эта идея. Вот когда я согрешил по-настояшему, впав в алчность. И нимба как не бывало!
— Складно у тебя получается, — прошипела Энн. — Лучше бы уж он у тебя остался, этот нимб!
— Я тоже так считаю, — ответил Арт, думая о миллионах.
От слез у Энн совсем пропал голос, и она заперлась в ванной.
— Открой! — Арт постучал в дверь.
— Оставь меня в покое, и видеть тебя не желаю! — вскричала Энн.
— Мы уже десять лет женаты, а ты мне по-прежнему не доверяешь, — сказал Арт исполненным искренней горечи голосом и юркнул в постель, еще хранившую тепло жены. Услышав, что дверь ванной открылась, он быстро закрыл глаза.
— Арт, — позвала Энн, — я же знаю, что ты не спишь. — Не дождавшись ответа, она забралась под одеяло и прильнула к мужу. — Арт, я все обдумала. Худо ли это, хорошо ли, но я — твоя жена. Чтобы там ни случилось сегодня, я все равно тебя люблю. Я тебя прощаю, и ты, пожалуйста, тоже меня прости.
Арт тут же сел на постели и заключил жену в объятия. Он хотел ее поцеловать, но, подавшись к ней, так и застыл на месте. Потрясенный, он указал на зеркало.
Там отражался нимб, золотой ободок который парил над головой Энн.
Теодор Томас
Целитель
Гант открыл глаза, и на мгновение ему показалось, что он снова у себя дома в Пенсильвании. Он сел рывком, обвел пещеру затравленным взглядом и только тут вспомнил, где находится. От его резкого движения проснулись жена и сын. Они вскочили, полусогнув ноги для прыжка, настороженные, готовые защищаться. Гант буркнул что-то успокаивающее и слез с застеленной мхом каменной платформы, которую он сам соорудил вместо кровати. Первые проблески зари просачивались в пещеру, прогоревший костер у входа едва тлел. Набрав охапку сухих веток, Гант поворошил угли и раздул огонь.
В последний раз столь яркие воспоминания о прежней жизни в том далеком мире, находящемся за полмиллиона лет отсюда, посещали его очень давно. Невольно он взглянул на стену пещеры, где на камне старательно отмечались каждые прожитые сутки. Сегодня исполнилось ровно десять лет с того дня, когда за ним закрылся люк темпоральной капсулы в Пенсильванском университете. Что он тогда сказал?.. «Естественно, я согласен. Для первого опыта врач нужен обязательно. Только медик сможет правильно оценить физиологическое влияние перемещения во времени. И, кроме того, эксперимент попадет в историю, а я тоже туда хочу…» Гант перешагнул через костер и подошел к барьеру, загораживающему выход из пещеры. Снаружи доносились чье-то тяжелое дыхание и шорох кустарника. Выходить было еще рано, и они сели у костра, поели сушеного мяса, запивая его водой из кожаного мешка, и стали ждать.
Наконец стало светлее, и ночной зверь ушел. Гант подошел к выходу, прислушался, затем отодвинул барьер и, махнув рукой жене, выбрался из пещеры. Оглядевшись, он двинулся по каменистой тропе к подножию скалы. Надо бы пройти лесом и поискать что-нибудь съедобное, но это позже, на обратном пути…
В болоте, что лежало неподалеку за густыми зарослями кустарника, находился один из памятников его многочисленным неудачам. Там он пытался вырастить пенициллиновую плесень в деревянных ступках с соками всевозможных ягод. За три года он сделал сотни опытов, но все, что у него получалось, это липкая серая масса, которая начинала гнить, как только на нее попадали солнечные лучи.
Добравшись до нужной пещеры, он перекинул тяжелый каменный топор в правую руку, подал голос и только после этого зашел внутрь. Обитатели пещеры встретили его настороженными взглядами, держа оружие наготове, и он был рад, что не забыл предупредить их криком о своем приходе. Он прошел в дальний угол, не обращая больше на них внимания, и склонился над маленькой девочкой, которую хотел осмотреть еще с вечера. Она сидела на голом камне, прислонясь к стене, тяжело дышала ртом и смотрела на него бездумными глазами, почти черными на фоне пробившихся на лице светлых волос. Гант обернулся и, зарычав для острастки, схватил медвежью шкуру с постели взрослого мужчины. Завернул в нее больную девочку и, отодвинув спутанные волосы, потрогал рукой узкий лобик. Температура сорок, может быть, даже больше… Он положил ее на спину и постучал пальцем по груди. Легкие отозвались тяжелым гулким звуком. В том, что у девочки запущенная пневмония, не было никаких сомнений. Она часто хватала ртом воздух, но все равно задыхалась. Гант взял ее на руки и больше часа держал, меняя положение, чтобы ей было легче дышать. Затем он принес горсть мокрых листьев и положил ей на лоб, пытаясь хоть как-то облегчить лихорадочный жар, но помочь было уже нельзя… Еще через полчаса у девочки начались судороги.
Гант подозвал ее мать. Она склонилась над мертвой девочкой, дотронулась до лица, затем выпрямилась и взглянула беспомощно на Ганта. Он снова взял девочку на руки, вышел из пещеры и направился в лес. Чтобы деревянной палкой выкопать могилу достаточной глубины, потребовалось больше часа…
По дороге домой ему удалось убить коротконогого толстого зверя, беспечно свесившегося с нижней ветви дерева. У обломка скалы, из-под которого вытекал маленький ручей, Гант обнаружил множество молодых ростков тростника, только-только пробившихся из мягкой, сырой земли. Он собрал, сколько мог унести в руках, и отправился к своей пещере.
Жена и Дан были дома. Когда они увидели его добычу, их лица посветлели, и жена тут же принялась разделывать зверя острым обломком камня. Дан внимательно следил за ней, то и дело наклоняясь к огню, принюхиваясь к ароматному запаху жареного мяса. Гант в который раз сравнивал короткую, крепкую, волосатую женщину у костра и своего сына. В нем он легко узнавал себя. И у жены, и у сына были массивные надбровные дуги под низким лбом, выступающие челюсти, характерные для пещерных людей, но сын рос стройнее, тоньше, и глаза у него были голубые и яркие. Он часто присаживался рядом с отцом и иногда выходил с ним из пещеры. Однажды во время грозы Гант заметил его у выхода. Не со страхом, а с любопытством и удивлением сын вглядывался в ночное небо, исполосованное молниями, и прислушивался к грому. Гант подошел и положил руку ему на плечо, пытаясь найти слова, которыми можно было бы объяснить про электрические разряды, но слов не было…
Мясо тем временем сготовилось, побеги тростника размякли, и все трое сели к огню и принялись за еду. В этот момент снаружи послышался шорох гравия. Гант вскочил, в прыжке подхватив свою дубину, и приготовился к бою. Жена с сыном скрылись в дальнем конце пещеры.
У входа появились двое мужчин. Один из них поддерживал другого за плечи, и оба были без оружия. Поняв, что у одного из них серьезная травма, Гант подошел ближе, помог ему сесть и, наклонившись, внимательно осмотрел повреждение. Нога над лодыжкой сильно распухла, кожа приобрела нездоровый цвет, ступня неестественно выгнулась, и все это напоминало сложный перелом. Гант принялся подбирать палки для шины. Человек, возможно, умрет: некому будет заботиться о нем долгие недели, необходимые, чтобы нога зажила, и некому будет охотиться для него, но надо попытаться сделать для него хоть что-то…
Он нашел две толстые щепки и несколько полосок выделанной кожи, наклонился над больным и осторожно протянул руки, так чтобы человек мог видеть, что он собирается дотронуться до ноги. Мышцы мужчины свело от боли, и даже сквозь густые волосы было заметно, как побледнело его лицо. Гант жестом указал второму охотнику, чтобы тот встал на виду, затем взялся за сломанную ногу и начал вправлять кость. Мужчина вытерпел лишь секунду, потом взревел от боли и попытался ударить его здоровой ногой. Гант отклонился в сторону, но не успел увернуться от второго охотника. Удар пришелся в голову, он упал и выкатился из пещеры, но тут же вскочил на ноги и вернулся. Охотник стоял у входа, защищая больного, но Гант оттолкнул его и вновь опустился на колени. Кость встала на место, и он аккуратно закрепил на ноге приготовленную шину. Ослабевший, беспомощный больной уже не сопротивлялся. Гант поднялся, показал второму охотнику, как лучше нести покалеченного, и проводил их немного по тропе.