Закончив работу у Боба, я пришла в ресторан к шести вечера. Заперев дверь туалета, я привела себя в порядок к вечерней смене. Губка, мыло, теплая вода. По понедельникам, когда ресторан был закрыт, я мыла в раковине голову. Всякий раз, когда я смотрела в зеркало, мне до сих пор виделся там Паша Моради, чье перекошенное лицо выглядывало из-за моего плеча. Я надела передник и сделала глубокий вдох, радуясь, что в ресторане еще пусто. Но до появления толпы в пятницу вечером оставалось совсем недолго.
Когда я накрывала столы, звякнул колокольчик над дверью.
– Привет, Фарназ, – поздоровалась я.
А потом увидала женщину, стоявшую позади нее.
– Ма!
Она протянула мне руки.
За три месяца с того дня, что мы с Хафизом ушли из их дома, она словно съежилась. Ее глаза глубоко запали, а морщины на лице стали глубже. Я пододвинула стул и усадила ее.
– Я буду в кухне, – сказала Фарназ, исчезая за дверями.
– Я попросила… она привела меня, – выдохнула Ма.
– Вы в порядке?
– Я пришла повидать Хафиза.
– Он скоро придет.
Объявления, интервью, бюро по трудоустройству. Вот что он делал целыми днями.
– Подожду, – сказала она. – А ты как?
– Нормально.
Должно быть, она сама все поняла, потому что обмякла на стуле и закрыла глаза.
«Посмотрите, – хотела я сказать ей, – мое лицо зажило. Синяки сошли, порезы затянулись. Остался только шрам на разбитой губе. Я правда в порядке».
Но я не могла найти слов, чтобы утешить ее. Что я могла сказать, чтобы утешить мать, которая узнала в тот день всю ужасную правду?
В ресторан вошла пара, и я извинилась. Я как раз протягивала им меню, когда вошел Хафиз.
– Получил, – сказал он.
В его взгляде должно было ощущаться больше радости, в голосе – больше торжества, но всего этого не хватало. Смерть Паши Моради должна была освободить его, но всякий раз, глядя на меня, он заново вспоминал обо всем.
– Я думал, ты в безопасности, – сказал он той ночью, обрабатывая мои раны. – Я думал, он по мальчикам. По мужчинам. Но дело не в этом. Дело в его власти над людьми. – Хафиз носил свою вину, как оболочку из ненависти к себе, даже сейчас, когда должен был бы радоваться новой работе.
– Ты будешь водить грузовик? – спросила я.
– Мне надо будет подучиться, но им понравилось, что я умею чинить машины. Я начинаю со следующей недели.
– Здорово, – я почувствовала небольшое облегчение.
Мы так нуждались в этом. В ощущении, что мы заслуживаем удачи. В надежде на завтрашний день.
– Хафиз, – я указала себе за спину. – Пойди поговори с ней. – Оставив его с Ма, я пошла к посетителям.
Когда я вернулась, Ма выглядела расстроенной.
– Заставь его понять, – сказала она. – Он говорит нет. Говорит мне нет.
– Ма, – взял Хафиз ее руку, – сейчас неподходящее время, но у нас уже скоро будет свое жилье. У меня теперь есть работа. Обещаю, что приду и заберу тебя.
– Сейчас. Возьми меня сейчас, – заплакала она. – Я не могу с ним жить. Я останусь тут. Останусь. Я шью. Я готовлю. Я помогу. – Она закашлялась, судорожно хватая ртом воздух между приступами кашля.
– Тетушка, надо идти, – ласково похлопала ее по плечу Фарназ.
Ма поглядела на Хафиза.
– Скоро, Ма, – пообещал он.
Она медленно пошла к дверям. Я подумала, как же должны болеть ее распухшие ноги.
Вечер прошел в сплошном потоке еды, грязных тарелок и громкой музыки. Когда все закрылось и мы легли спать, я расставила вокруг матраса мышеловки – единственный способ спокойно спать после ужаса первой ночи здесь.
Мы лежали на матрасе спиной к спине. Теперь я понимала, почему Хафиз спал, отвернувшись от меня. Во сне ты уязвим, это беззащитное время, и ты не хочешь, чтобы кто-то видел твое лицо, когда темные тени искажают его черты, отражая на нем твои сны.
Нас разбудил резкий звонок телефона. Хафиз, спотыкаясь, пошел на кухню, чтобы ответить.
Я взглянула на часы. Три пятнадцать утра.
Когда Хафиз не вернулся, я пошла искать его.
– Это Фарназ звонила. – Он сидел за одним из столов в зале, едва различимый в темноте.
Я начала дрожать, потому что поняла – случилось что-то плохое.
– Ма… – Он не отрывал глаз от стоящей на столе солонки, переводя взгляд с нее на свои руки. – Она ушла…
– Куда? – Я подумала о ней, запертой в этой крошечной квартире, смотрящей на пустое место, где стоял ее стеклянный шкафчик.
– Шейда, она умерла. Врачи сказали, ее сердце больше не выдержало. Что они понимают? – Хафиз рассмеялся. Это был горький звук, похожий на стон. – Это все я. Это я подвел ее.