— Садись, — велел Бревнов. — Хорошо. Полезное сообщение. Если кто заметит следы в лесу или еще что надлежащее, сообщите в сельсовет.
На крыльце Бревнов крепко взял Алешу за локоть.
— Не теряй духу, оперативно стремись в магазин. Информируй меня регулярно.
Тяжелые красноватые сумерки сгустились над селом, когда Алеша подходил к длинному зеленому зданию магазина. Ему показалось еще издалека, что человек в коротком пальто, как у Павла Федоровича, быстро завернул за угол магазина. У Алеши заколотилось сердце, он глянул за угол — никого.
Алеша открыл обитую клеенкой дверь магазина. Пахло туалетным мылом и керосином. Продавщица в плюшевом жакете, в пятнистом переднике, высоко поднимая локти, сыпала сахар в мешочек на весах. Старуха в пегой бекеше вытягивала шею, заглядывая в мешок. Выпуклое глазастое лицо продавщицы с зачесанными на уши черными кренделями волос сразу напомнило — это сестра Павла Федоровича.
— Скажите, к вам сюда не заходил вчера мальчик, мой брат? — обратился Алеша к продавщице.
— Мальчик, ваш брат?. — переспросила продавщица и начала оглушительно щелкать на счетах. — А вы же чей будете? Что-то я вас здесь не видала. Вы приезжий, что ли?
Алеша смущенно сказал:
— Я сын Вассы Егоровны, Зелянин.
Продавщица перестала щелкать, удивленно подняла брови и уставилась на Алешу.
— Это вы студент, в Ярославле учитесь?
— Да, учусь, но дело не в этом, — быстро сказал Алеша.
— У вас еще и сестренка маленькая есть? — участливо спросила продавщица. — И бабушка совсем слабая. Тяжело Павлу с вашей семьей. Это ж такая обуза, прямо хомут! Вы уж извините, но я Павлику говорила: что ж ты делаешь? Вошел в дом, где женщина с тремя самоварами, как говорится, с тремя детями то есть. Чи он кривой или убогий? Мужчина видный, специалист, да любая будет счастлива за него пойти. Вот ему Лида пишет с Харькова…
Алеша вдруг густо покраснел:
— Мне это неинтересно. Дело в том, что Володя пропал, брат мой!
Продавщица смолкла, изумленно спросила:
— Как — пропал?
— А вот так. Павел Федорович его за дверь выставил, а он убежал и дома не ночевал.
Продавщица заморгала, черные глаза ее повлажнели.
— Куда ж он подевался, бедный мальчик? Ведь мороз такой на дворе!
— Да, мороз, — жестко сказал Алеша. — А вот говорят, что он вчера вечером к вам забегал.
Продавщица всплеснула руками:
— О господи! Да разве ж… Да если б я знала, разве ж я его не отвела бы к матери? — Она суетливо вытерла глаза концом рукава. — У меня у самой двое! А тут такой мороз, страшно подумать. Да какой же он с виду, мальчик-то? Сколько ему лет?
— Одиннадцать, — сумрачно ответил Алеша. — На меня непохож, у него совсем волосы белые. В пальто он, но без шарфа — шарф дома остался.
В это время дверь открылась, и в магазин вошли Бревнов и Васса Егоровна. Она метнулась к прилавку.
— Вы видели Володю? — спросила измученным голосом, лицо у нее было темное, измаянное.
— Вспомнила, забегал вчера мальчик, ваш Володечка! Спички купил! Заскочил в такое же время или трошки попозже. Такой встрепанный, расстегнутый…
При этих словах мать ойкнула, сжала руки на груди.
— Заскочил и кричит: дайте спичек коробок!.. А я и не знала, что это ваш ребенок! Куда он побежал, не видела…
Мать уронила руки и пошла к выходу.
Алеша с матерью поднялись от магазина вверх по вечерней улице. Справа сходили к реке темнеющие избы, а за рекой в пронзительном сиреневом снегу рдели леса: туда опустилось солнце, и бирюзовое небо перечеркивали длинные перья облаков. Алеша залюбовался алым простором — вот оно, знакомое и невиданное раньше так остро! Это были Володины красные леса; сейчас они меркли, остывали на закатном горизонте.
«Володя первым рассмотрел это чудо, — радостно подумал Алеша. — И как он увидел такое? Вот он, лес — сиреневый! И красный бывает! Был только что!..»
Пепельно-оранжевые дымы от изб столбами тянулись в вишневое, гаснущее небо. Где же в этих стынущих сумерках пропал Володя?
— Ты нас пойми, Алеша! — вдруг сказала мать. — Без злости пойми. Павел Федорович хотел к хорошему приучить Володю. Ты его расспроси. Надо нам всем примириться.
— Не могу, — возразил Алеша глухим, упрямым голосом.
— Ты пойми нас, пойми! — твердила она, глядя на закат невидящими глазами.
Нет, не различала она этих красок! Володя был ее горькой отрадой и неизбывной заботой, болью, а Павел Федорович — последняя ее надежда на счастье. Мать заглянула Алеше в лицо:
— Володя ему перечит, что ни слово — обида, неуважение. Хоть ты нас пойми сердцем-то!