ГОРСКИЙ. Э! вот и мечтать, моя милая!.. Мечтать я и сам люблю, да только я больше люблю веселые мечты…
КАТЕНЬКА. Ваш вкус сходен с моим, дяденька: я тоже люблю мечтать, да только о танцах, о балах, гуляньях, веселостях…
ГОРСКИЙ. Оно и подстать тебе, моя милая; но если ты и меня заставишь вместе с собою мечтать о танцах, балах, гуляньях и веселостях, так это будет немножко смешно…
ИВАН (несет фарфоровые вазы для цветов). Вот извольте-с, батюшка барин. (Уходит).
КАТЕНЬКА. Да о чем же, дяденька, больше и мечтать, как не о веселостях?
ГОРСКИЙ (опуская в воду букеты). А вот поживешь – узнаешь.{8} (Смотрит с восхищением на Лизаньку). Ах, Лизанька, как ты мила, моя милая! Как идет к тебе этот важный, задумчивый вид!.. Не люблю унылости – люблю, чтобы всё на ходу пело, плясало, смеялось… никому не прощу важности, а на тебя не могу налюбоваться… Мне кажется, я разлюбил бы тебя, если ты вдруг сделалась резва, весела, игрива, вот как эта шалунья… (Целует Катеньку в лоб).
КАТЕНЬКА. Стало быть, злой дяденька, и мне надо задумываться и мечтать, чтобы вы меня не разлюбили?
ГОРСКИЙ. Полно, бог с тобою! Вот бы одолжила! Нет, вы обе должны быть такими, как вы есть – без перемены!
КАТЕНЬКА. Ну то-то же, дяденька! А то я было испугалась. Ах, дяденька, что же вы мне не скажете, что мой букет лучше всех?
ГОРСКИЙ. Лучше, лучше, шалунья!
КАТЕНЬКА. А как вам показался мой портфель, дяденька?
ГОРСКИЙ. Бесподобен, милая: собака, как живая, а охотник только что не говорит… А твой ландшафт, Лизанька, – я целое утро, часа два, не сводил с него глаз и целый, год буду смотреть на него… до нового подарка… Тебя тотчас узнаешь по выбору… Могила – на ней полуразвалившийся крест и зеленая елка, а подле дитя ловит бабочку – собачка, поднявши голову, как будто лает на пролетевшую птицу… Подойди ко мне, моя милая… дай поцеловать себя… Не хватай моей руки – дай мне свою… эта ручка стоит того, чтобы расцеловать ее. Ну, присядемте. Сядь возле меня, Лизанька. (Сажает ее подле себя и держит ее руку в своей).
КАТЕНЬКА (ставши перед ними). Ах, дяденька! ха! ха! ха!
ГОРСКИЙ. Что ты, ветреница, так хохочешь на меня? или смешнее меня ничего не нашла?
КАТЕНЬКА (целуя его руку). Ах, дяденька, не сердитесь, но это, право, смешно…
ГОРСКИЙ. Что ж именно?
КАТЕНЬКА. Да вы просто щеголь, сами не замечали того, – и чем старее становитесь, тем делаетесь щеголеватее. Посмотрите: волосы у вас причесаны волосок к волоску коричневый сертук ваш так и отливает, а сидит на вас, как будто вы в нем и родились.
ГОРСКИЙ (с досадою). Эта болтушка вечно выдумает какую-нибудь глупость…
КАТЕНЬКА (не замечая его досады и садясь подле него по другую сторону, с заботливостью сдувает пушинку с воротника его сертука). Как пух пристает к бархату!.. Ах, дяденька, как идет к вам этот золотистый жилет – вы в нем так авантажны, как будто помолодели…
ГОРСКИЙ. Ты что ничего не говоришь, Лизанька? Эта трещотка отобьет себе язык.
ЛИЗАНЬКА. Милый дяденька, вы знаете, что я не разговорчива. Впрочем, начните – я постараюсь поддержать ваш разговор.
ГОРСКИЙ. Вот прекрасно! Я должен искать предмет для разговора, как темы для ученического сочинения, а ей нужно стараться поддержать мой разговор!..
ЛИЗАНЬКА. Но, милый дяденька, вы напрасно сердитесь и даете такой толк моим словам…
ГОРСКИЙ (вскакивая). Вот прекрасно, моя идеальная красавица! Да когда же я сердился? Вы просто нападаете на меня с некоторого времени, сударыня!..
ЛИЗАНЬКА. Боже мой! идеальная красавица, сударыня!.. (Плачет).
ГОРСКИЙ. Ну вот и слезы! славно начали день рождения! (В сторону). А всё моя хандра, моя досада, которая так и ищет к чему бы придраться! (Вслух). Лизанька! милая! не сердись!..
КАТЕНЬКА. Ах, дяденька, лучше бы вы прибили меня, – это бы мне было легче, чем видеть ее слезы… И что она вам сделала?..
ГОРСКИЙ. Лизанька! ангел мой! (Про себя). О, грубый, дикий характер, несчастный характер! (Вслух). Лизанька, на коленях прошу у тебя прощения!.. (Становится на колени).
ЛИЗАНЬКА (вскочив с места). Дяденька, милый дядюшка! что вы это? Встаньте или я еще больше заплачу. (Отирает глаза и улыбается). Видите ли, я не плачу. Боже мой, сколько важности пустому обстоятельству! На что это похоже!.. А всё моя глупая чувствительность!..
ГОРСКИЙ. Нет, чорт возьми! это всё моя грубость, моя раздражительность!..
ЛИЗАНЬКА. Да разве мне не пора уж заметить, что вы с некоторого времени на себя не походите и что этому не может быть другой причины, кроме того, в чем страшно увериться…
8
ИВАН. Да, матушка-барышня, Катерина Петровна, век пережить не поле перейти; не увидишь горького – не узнаешь и сладкого. Да вы, матушка-барышня Катерина Петровна, меня-то, старика, спросите – ведь пожил на свете – скоро сямой десяток начну, а смолоду тоже, бывало, только и в мыслях, что веселиться.
ГОРСКИЙ. Ну уж давно известно, что Иван большой философ: как начнет говорить, так не скоро кончит.
ИВАН. Как прикажете-с, батюшка-барин, а то и помолчим.
ГОРСКИЙ. Э, брат Иван, да ты уж и ссориться! Не то, совсем не то – не молчание, а краткость советую я тебе. Ты ведь не знаешь, что такое лаконический слог – спроси-ка вон у Володи.
ИВАН. Где нашему брату угоняться за учеными господами! Пойти-ка лучше посмотреть – так ли всё там идет, как надо
ГОРСКИЙ (смотря вслед аа Иваном). Ну – слава богу! – на этот раз немногим отделались. (