Выговорившись, Лариса затихла, сникая. Я обнял ее, и девушка тут же расплакалась – навзрыд, трясясь, всхлипывая и причитая.
Мои руки будто сами погладили ее по голове, по спине – было жалко старшую сестричку. А вот младшую – нисколько. И вовсе не потому, что предала… изменила… предпочла… Нет. Просто, когда слышишь о чужом несчастье, душа дрогнет далеко не всегда. Чье-то горе тронет тебя, а чье-то оставит равнодушным. Инна, Инна… Мне казалось – мы с нею идем навстречу друг другу, а вышло, что разминулись – и отдаляемся. Зона отчуждения между нами растет – не одолеешь, да я и не хочу. Пускай мой роман о любви останется недописанным…
– Ну, не плачь, не надо… – проговаривал я ласковые пустяки. – Всё же хорошо, чего ты?
Чумазые кочегары вышли курнуть, но, видя такое дело, обратили разудалые матерки в смущенное покашливание и удалились, стараясь не грюкать кирзачами.
Углепластика КМУ-4 на Киевском авиазаводе в Святошино было как гуталина у Матроскина – ну, просто завались! Помогла нерасторопность планового производства – пока химзаводы раскачались, пока выдали углеродное волокно, многие детали на «Ан-22», должные, по идее, стать карбоновыми, быстренько выпустили в металле. Военные ждать не умели.
И Ромуальдыч привез целых два ящика пластин из углепластика. Незаменимый человечище!
– Изя, ты куда трубки дел? – глухо донесся голос из коридора, сопровождаясь звонким клацаньем.
– Я ж их тебе положил! – завопил Динавицер.
– Куда?
– Сюда! А, вот они, скатились…
Я мельком улыбнулся, пробираясь к столу. Мой кабинет все больше напоминал съемочную площадку «Терминатора» – на столе и в углу блестели полировкой суставчатые, коленчатые «ноги» модульных протезов. Те грубые, выструганные из дерева изделия, что пугающими обрубками были свалены в нынешних протезных мастерских, не слишком эволюционировали со времен одноногого Джона Сильвера. А тут… Я довольно усмехнулся – будет с чем в Москву ехать!
– Альбина! Обмеры точные?
– Ой, да вы что? – обиженно отозвалась Ефимова. – Конечно, точные!
Ромуальдыч кивнул и отобрал нужные силиконовые чехлы.
– Как раз под гильзы… Нормально всё? – развернулся он ко мне.
– Нормально… Подогнал под каблук. Если дома босиком, то вот, – я постучал по регулируемой щиколотке, – переключается клавишей. А гидроцилиндр – больше для удобства. Когда дед Егор сядет, то мысок стопы вот так встанет, – показал на пальцах, – как на живой ноге.
– Не дай бог без ног остаться… – проворчал Вайткус.
– Без рук еще страшней.
– И не говори… – Ромуальдыч приблизил к глазам листок, разбирая мой почерк. – «Пяти…осный коленный модуль с гидравлическим контролем фазы переноса и фазы опоры…» С переносом понял – чтобы ходить с разной скоростью. Так? А опора?
– А это… – Я намертво закрутил клапан. – Ух… Это для подгибания. Когда по лестнице идешь или с горки… Всё!
Вайткус смешливо хрюкнул:
– Ты уже третий раз говоришь: «Всё!»
– Теперь уже точно, – выдохнул я и очень бодро вопросил: – Где наш испытатель?
– Внизу ждет, – доложил торчавший в дверях Женька. – Жутко волнуется! И жутко стесняется.
– Девочек выгоним, – сурово сказал я. – Понесли!
И мы торжественно промаршировали в мастерскую, неся модульники на руках.
Собрались все наши – еле протолкнешься. Пришатнувшись к Рите, я тихонько сказал:
– Уведи девушек. Дед в одних трусах… Мы вас позовем.
Сулима серьезно кивнула и без церемоний вытурила весь наш малинник. Девчонки оживленно шушукались, хихикали, но ни одна не повысила голос – наши подружки отличались не только прекрасными внешними данными, но и сообразительностью.
Стало заметно тише, но градус волнения не упал.
Егор Пименович сидел на диване, одеяльцем прикрывая культи, как срам. Момент истины…
– Начали! – выдохнул я. – Вставляем… Закрепляем…
Бледный фронтовик едва дышал, неловко заталкивая то, что осталось от молодых, крепких ног в приемные гильзы.
– Мягко… – пробормотал он, розовея. – Приятно даже…
– Зафиксировали? Встае-ем…
Дюха помогал деду Егору слева, а Ромуальдыч страховал справа. Шевельнув ногой, инвалид переставил стопу из упругих карбоновых деталей и покачнулся.