— Не надо, Сережа, — остановила его Света. — Обод согнешь... Ничего не поделаешь, катить придется.
Теперь бежали оба. Света впереди, налегке. Сзади пыхтящий и спотыкающийся Доктор Пробиркин влачил не оправдавшее надежд средство передвижения. Вскоре он стал отставать — десять метров, двадцать, тридцать — в лес Света вбежала уже одна.
«...Смешной Пробиркин, — думала она, — три недели молча катается следом... может и вправду влюбился?.. Девчонки из старших отрядов уже похихикивают, увидев нашу возвращающуюся из леса парочку...»
За двадцать семь лет она как-то уже привыкла к тому, что никто и никогда в нее не влюблялся. Нет, конечно, бывали в юности, да и сейчас случаются авантюрно-любовные приключения, вспоминаемые почему-то исключительно со смехом. Но привлеченные симпатичной внешностью и покладистым характером мальчики — юноши — мужчины при более близком знакомстве теряли первоначальную напористость, постепенно отдалялись и исчезали из ее жизни.
«Тебя можно любить только издали, как „Мадонну“ в Эрмитаже...» — сказал ей... — как, кстати, его звали? Не важно, но некую общую закономерность всех ее романов тот мимолетный знакомый уловил...
Но Света не комплексовала и не тревожилась по этому поводу.
Повод для тревог у нее имелся иной.
Как сходят с ума?
На этот глупый вопрос есть не менее глупый ответ: каждый сходит с ума по-своему. Тихо и незаметно для окружающих. Они, окружающие, видят лишь результаты. Впрочем, и сам объект процесса зачастую не замечает ни его начала, ни финиша.
Со Светой все произошло по-иному.
Она прекрасно помнила, как начала сходить с ума... И когда.
...Зима. Зима этого года. Квартира-двушка в хрущевке. Поминки. Девять дней назад умерла мать. В комнате тесно — собранные по соседям стулья-табуретки плотно стоят вдоль длинного стола, составленного из нескольких, слегка отличающихся по высоте. Сослуживцы, подруги, из родственников — одна Света. Сидят давно, поминальные слова сказаны. Водка сделала свое дело, печальная торжественность ушла, гости немного повеселели — жизнь продолжается. Тихо разговаривают уже о своем, разбившись на группы по два-три человека.
Это пришло резко и неожиданно. Не было — и появилось.
Все вокруг стало чужим. Люди. Предметы. Комната. Света сидела и не понимала: где я? что я здесь делаю? кто эти люди?
Разговоры превратились в бессмысленный набор звуков — она не понимала ни слова. Незнакомые люди сидели в незнакомом месте, ели, пили — она зачем-то находилась среди них. Света сжалась на стуле, не понимая: что надо сделать... Хотелось закричать.
Все закончилось столь же быстро и неожиданно, как и началось. Она облегченно вздохнула, что-то ответила Наталье Макаровне, старой маминой подруге, тревожно вглядывающейся в Светино лицо, и секунду назад казавшейся совершенно неизвестной, чужой женщиной... Примерещится же такое. Все закончилось.
Но спустя недолгое время пришло снова...
А потом приходило все чаще и чаще.
Правда, днем и наяву провалов больше не случалось, — надо думать, потрясение, вызванное смертью матери, постепенно сглаживалось.
Провалы появлялись по утрам. Именно по утрам — ни разу, проснувшись от чего-либо среди ночи, Света не испытала ничего похожего...
Она могла — поначалу — проснуться в абсолютно незнакомом месте — и несколько минут мучительно приходить к выводу, что это ее кровать. Ее комната. Ее квартира. Логика подсказывала, что она дома — но память упрямо вопила: чужое! чужое!! все вокруг чужое!!!
Через несколько минут в мозгу словно бы щелкал выключатель, и все становилось знакомым. Узнаваемым. Беда небольшая — но срок узнавания медленно, но постоянно рос. Когда он перевалил за полчаса, она начала заниматься аутотренингом. Смотрела на окружавшие чужие предметы итвердила: это все мое, мое, мое...
Вроде помогало.
Умом Света понимала — все так и есть, все тут ее, родное, знакомое — но какая-то часть сознания продолжала бить в набат: чужое!!!
Естественно, в подобных обстоятельствах пришлось забыть о ночевках вне дома — иначе появлялся более чем реальный шанс окончательно свихнуться.
...А потом пришло очередное утро, и очередное — уже привычное — непонятно где пробуждение, и в середине привычной попытки убедить себя, что она дома, и все вокруг родное и знакомое, ехидный внутренний голос спросил: «Твое — это чье?» Две последовавших минуты Света не могла вспомнить, кто она такая — и это оказались отнюдь не лучшие минуты в ее жизни...
Логичнее всего было обратиться к врачу. К профессионалу-мозговеду. Но...
Но она не обратилась. Отчасти сработал стереотип — психиатры здоровых не лечат, психиатры лечат психов... Стоит один раз попасть на учет в психдиспансер — и в дальнейшем возможны всякие сложности. Неважно, захочешь ли ты получить автомобильные права, или лицензию на оружие, или устроиться в фирму, придирчиво отбирающую сотрудников.
С другой стороны, днем, вечером, ночью ни малейших проявлений недуга не наблюдалось. Только утром.
Света применила военную хитрость — против себя самой. Попробовала сменить режим — ложиться как можно раньше, с тем, чтобы вставать ночью, задолго до рассвета. Организм бурно воспротивился хитроумному плану. Вечером уснуть никак не удавалось, а после двух ночных подъемов Света на третий раз проспала, не услышала звон будильника, и снова проснулась утром, непонятно где... И — непонятно кем.
Она продолжила свою одинокую войну, настойчиво пробуя разные способы. Выезд на лето в Пятиозерье стал одним из них — неудавшимся.
Смена обстановки не помогла ничему. Записка, адресованная в утро, помогала больше, но по вечерам, когда Света укладывалась, она не раз думала, что листок, белеющий всумраке на ее столе, очень напоминает флаг капитуляции.
А еще — она начала видеть сны. Как ей казалось — чужие...
Самое же неприятное случилось в последние недели, уже в «Варяге». Провалы — пока короткие, небольшие — начались наяву. Днем.
05 августа, 08:12, дорога Каннельярви — Пятиозерье
ЧП случилось на подъезде к Полянам.
Синяя «шестерка» вылетела из-за поворота и взвизгнула тормозами. Остановилась, прочертив асфальт черным тормозным следом.
Пестрая птица, напоминавшая не то курицу уменьшенного масштаба, не то киви (не фрукт, но птичку — национальную гордость новозеландцев) панически метнулась туда-сюда и исчезла в придорожных кустах. Ее отпрыски, вообще не походящие на представителей класса пернатых — нечто пушистое и темно-серое, размером с крупного мышонка — повели себя еще более бестолково. Одни сбежали вслед за мамашей, другие залегли, прижавшись к крошечным выбоинкам асфальта — замерли, свято уверенные, что никому-никому не заметны.
Машина стояла неподвижно.
Кивиобразная курочка подавала из кювета настойчивые сигналы к отступлению. Упрямые малыши подчинялись неохотно, по одному, — вскакивали и катились меховыми шариками к матери.
«Коростели, — подумал человек в черном, провожая их взглядом. — Поздний выводок... Похоже, первый погиб у старки. Неудивительно, если она их регулярно так через дорогу водит... Нехорошо, — подумал он, стронув машину с места. — Нехорошо день начался — чуть грех на душу не взял, мать с дитями не раздавил... Опять зря прокатаюсь. Не будет сегодня удачи...»
Он ошибся — насчет «зря». А насчет удачи — вопрос спорный.
05 августа, 08,24, дорога, поворот к ДОЛ «Варяг»
Железобетонное название лагеря было монументальным.
Внушало. Преисполняло. Восхищало — некоторых. Подавляло отчасти — остальных. Пугало — лиц с ослабленной психикой.
Но — Церетели тут ни при чем!
Не виновен одиозно-знаменитый скульптор в появлении пяти букв-колоссов ВАРЯГ на фоне чего-то странного — не то последней фазы затопления легендарного крейсера экипажем, не то извращенно-бурной радости по сему поводу личного состава японского императорского флота... Зураб Константинович в момент возведения циклопического названия лагеря безвылазно трудился над оформлением других пионерлагерей — в Адлере. За что и был отмечен впоследствии Ленинской премией.