— Воображаемая?! Нет, Леден, совсем нет! Уверяю тебя, эта граната вполне материальна! И я тебе сейчас это докажу! — рявкнул сержант и, внезапно сжав руку в кулак, нанес Ледену сильный удар в живот.
Громко ухнув от боли, Леден рухнул на колени. Тогда Феррес повернулся к остальным.
— Вот! — произнес он и высоко, так, чтобы всем было видно, поднял над головой воображаемую гранату. — Эта граната так же материальна, как и мой кулак. Так же материальна, как и эта дверь, как этот блокгауз, как стены этого укрепления… Даже как пласталь этого бункера! С каждым, кто вслед за Леденом посмеет при мне утверждать, что все эти вещи неосязаемы и нематериальны, будет тоже самое, а то и похуже! А теперь я желаю видеть, как вы снова будете штурмовать этот блокгауз. И на этот раз хочу, чтобы вы это сделали как гвардейцы!
Сказав это, сержант отдал приказ к атаке. Пример Ледена, похоже, имел мобилизующий эффект, и Ларн, как и остальные, вновь бросился на штурм блокгауза. Сам Леден, преодолев боль, поднялся на ноги и также поспешил присоединиться к товарищам. Так это и продолжалось: одна атака на воображаемые здания с невидимыми врагами следовала за другой, а неутомимый сержант Феррес неистово перебегал от одного звена к другому, без устали проверяя слаженность их действий. Мучащее Ларна много дней хроническое недосыпание уже стало сказываться, и он чувствовал себя все более и более уставшим, пока, после долгих часов тактических учений, сержант наконец не дал отбой и не распустил их. К тому времени Ларн был уже настолько измотан, что с чистой совестью мог сказать, что теперь-то он точно знает, что означает выражение «ходячий мертвец»!
Интерлюдия
Один день из жизни Эразмоса Энджи
— Координаты: два, три, три, запятая, восемь, шесть, три, девять… — трещал чей-то пронзительный голос прямо в ухе у Эразмоса Энджи, когда тот старательно вводил число 233,8639 в стоящий перед ним когитатор. — Координаты: два, четыре, два, запятая, семь, четыре, шесть, восемь. Координаты: два, три, восемь, запятая, пять, восемь, шесть, один. Следующие координаты скоро появятся. Ждите.
На этом голос в наушнике оборвался. Воспользовавшись коротким перерывом в приеме бесконечного потока цифр, наполняющих каждую минуту его профессиональной жизни, Эразмос Энджи наконец отвел от них уставшие глаза и окинул взглядом интерьер мрачного, как огромная пещера, зала. Как и всегда, Информационный зал 312 кипящей в нем неугомонной активностью более всего походил на пчелиный улей, где тысячи других, таких же как он сам, утомленных и неприкаянных душ сновали взад-вперед, исполняя свои служебные обязанности. Сюда стекались цифры, здесь уточнялись данные, принимались свежие сводки, после чего они сверялись с уже имеющейся информацией и, пронумерованные, отправлялись в архив. И все это под ни на секунду не прекращающийся треск печатающих клавиш и урчание логических колес, что в основном и порождало у него образы армии насекомых на марше. И все же он не мог не понимать, что аналогия эта весьма сомнительная. Совместная деятельность насекомых по крайней мере служит какой-то их общей цели, а в том, что в зале 312 происходит нечто, что могло послужить хоть какой-то цели, он уже давно начал сомневаться.
— Координаты: два, три, пять, запятая, один, пять, три, ноль… — снова ожил трескучий голос в наушнике. — Координаты: два, два, два, запятая, шесть, один, семь, четыре…
И так далее, ад-инфинитум.
Тяжело вздохнув, он вновь приступил к работе, вводя в когитатор новый набор координат. Незаметно для себя Энджи с тоской стал размышлять о том, как часто жизнь человека определяется местом его рождения. Вот если бы он родился на какой-нибудь другой планете, то мог бы стать шахтером, фермером, может быть, даже охотником! Но вышло так, что он родился на этой планете — на Либрисе VI, — а это мир, единственная значимая индустрия которого размещалась в гигантском, размером с город, комплексе Администратума — одном из многих тысяч подобных комплексов, разбросанных по всей Галактике. Не видя перед собой никаких иных перспектив, как прежде не имели их и его родители, Эразмос Энджи поступил на имперскую службу, став одной из маленьких шестеренок в механизме огромной бюрократической машины, осуществляющей бесперебойное, хотя и не всегда безупречное, административное управление всем Империумом. Самоотверженное и благородное служение — так или почти так обычно отзывались о его работе те, кто его знал. Но этому, как и многому другому, услышанному в жизни, он уже давно не верил.