Я продолжал лежать, боясь шевельнуться. Слышу — кто-то остановился рядом и поднял доску. Она выскользнула из рук и упала на мою голову. Я вскрикнул, и боцман повел «зайца» на капитанский мостик. Посыпался град ругательств, капитан неистовствовал, топал ногами. Машину застопорили. Вдали виднелся огонек японской шлюпки. С парохода кричали в рупор, чтобы она подошла, но шлюпка удалялась. «Рязань» пошла по курсу.
Рассвирепевший капитан приказал запереть меня в уборной. Боцман повиновался. Вскоре дверь открылась. У порога стоял вахтенный матрос; он пришел меня проведать, принес папиросы и спички, добродушно посмеялся над моим заточением.
В эту ночь я, конечно, не спал, но прошла она быстро. Утром дверь опять открыли, я увидел капитана, двух его помощников, группу матросов и кочегаров. Принесли чашку кофе и хлеба, но я отказался есть.
— Почему не ешь? — спросил капитан.
— Вы же сами кричали — «Заморю голодом!», а теперь говорите — «Почему не ешь?»
— Чего ты ломаешься?
— Я не ломаюсь, но в уборной есть не стану.
Капитан буркнул:
— Ну, выходи!
Взяв у одного из кочегаров мыло и полотенце, я умылся и позавтракал. Капитан с любопытством глядел на меня, приказал снова запереть, но тут же передумал:
— Тебя отведут в каюту, но не шуми! — сказал он.
В каюте уже находился один «заяц» — матрос Степа из тройки, с которой я сговорился плыть в Шанхай. Степу нашли в спасательной шлюпке и ночь он провел тоже в уборной. Остальные двое не сумели спрятаться и остались в Нагасаки.
ШАНХАЙСКИЕ ВСТРЕЧИ
ПОСЛЕ прибытия «Рязани» в Шанхай меня и Степу «сдали» торговому агенту русского пароходства. Он быстро шел по многолюдным улицам города, и мы, глазея по сторонам, едва не потеряли его из виду.
— Давай свернем в сторону, — предложил я Степе.
— Что ты! А куда мы пойдем?..
Агент привел нас в русское консульство.
— Что делать с вами? — уныло сказал консул. — Идите куда хотите. Языки вы знаете какие-нибудь?
— Мы отстали в Нагасаки от своего парохода, там остались наши бумаги и вещи, а языков, кроме русского, не знаем, — ответил Степа.
Консул предупредил, что с первым же русским пароходом отправит нас во Владивосток, а пока мы будем жить в «морском доме». Через неделю Степа предложил снова зайти к консулу, но встреча с этим представителем царской администрации меня не привлекала. Мой товарищ уехал в Ханькоу, и я остался в одиночестве на улицах Шанхая.
Мне привелось увидеть, до чего довели империалисты китайский народ, я был свидетелем потрясающих сцен… Вот по широкой улице медленно движется странная упряжка: к громадному фургону прикованы железными цепями — по четыре человека в ряду — двадцать китайских кули, исхудалых до того, что они кажутся скелетами, обтянутыми пергаментом. С невероятными усилиями, глядя себе под ноги, они тащат камни для мощения улиц. Сбоку шествуют английские полисмены. Никто из европейцев не обращает на эту процессию никакого внимания — видимо, это заурядное явление…
К зданиям банков, концессионных контор и торговых фирм, к роскошным особнякам подъезжали рикши с иностранцами в колясках. Босоногий труженик не смел взглянуть в лицо своего седока и ждал, опустив голову, пока тот вылезет из коляски. Пассажир швырял на мостовую мелкую монету, а рикша, подобрав ее, пугливо озирался и спешил убраться подальше.
В этом китайском городе были целые районы, захваченные империалистами: английскими, французскими, японскими, американскими… Как свора собак, они бешено грызлись между собой за жирные куски, добытые путем массового ограбления китайского народа. В этой части Шанхая, названной империалистами «международной», находились их концессионные конторы — кровососные банки на теле трудящихся Китая. Здесь были скверы, у входа в которые висели надписи: «Китайцам не входить, собак не вводить»…
В морском доме я видел людей многих национальностей; большая часть их жила за счет разных «христианских миссий», которые подкармливали моряков. Это делалось не только для усиления религиозного духа; каким бы ни было их действительное положение, требовалось, чтобы они по своему внешнему виду казались китайцам «высшей расой».
А в районах Шанхая, населенных китайцами, перед глазами открывалась бездна нищеты, невероятная скученность, болезни, огромная смертность.
Хищники, привлеченные в Китай жаждой легкого обогащения, вместе с прогнившей местной аристократией и феодалами довели народ до ужасающего состояния. Шанхай они сделали своей штаб-квартирой. Для устрашения народа здесь и в других портах стояли иностранные военные корабли. Подгулявшие моряки, развалившись в колясках, держа рикшу за косу, а то и подхлестывая его тростью, проезжали по улицам. Видеть это было невыносимо.