Никогда еще не переживали мы так тяжко свою неволю, как в это время, но не муки голода и холода томили нас, а чувство оторванности от великой борьбы, развернувшейся в нашей стране.
Внезапно нам запретили получать газеты; видимо, произошло что-то грандиозное, весьма неблагоприятное для буржуазного мира. Мы старались раздобыть газету «Юманите» через работавшего на кухне Фреди, который ходил с охраной за провизией. Связаться с ним поручили нашему Луи.
Фреди удалось пронести в лагерь «Юманите», и Луи начал негромко, но внятно читать, что петроградские рабочие выступили против господствующих классов, а армия присоединилась к восставшим. Временное правительство низложено. Вся власть находится в руках Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Советская власть предлагает всем воюющим странам немедленно заключить мир без аннексий и контрибуций.
Буйная радость охватила нас, каждому хотелось поделиться своими мыслями и чувствами. Бельгиец Этьен обратился к нам:
— Товарищи! Русские рабочие, крестьяне, солдаты заявляют всему капиталистическому миру, что они не желают больше таскать из огня каштаны для буржуазии. Сознание пробудилось в солдатских массах. Они не только требуют прекращения мировой бойни, но и перешли к решительным действиям против разбойников, затеявших войну ради своего обогащения… Да здравствует Ленин! Да здравствует революция во всем мире!
Было далеко за полночь, но никто не думал о сне; до утра мы проговорили о величайших событиях…
Положение в лагере ухудшилось, и без того голодный паек снова урезали. «Юманите» нельзя было достать— часовые тщательно обыскивали Фреди, когда он возвращался с провизией. Охрана лагеря увеличилась. Капралы и сержанты грубо обращались с русскими. Солдаты, если вблизи не было начальства, сочувственно улыбались.
Пришла зима, все сидели в помещении; народу набивалось так много, что негде было повернуться.
Запас «святых книг» истощился, однако мы отыскивали топливо — это была общая забота. Некоторые приносили в карманах обрезки кожи, щепки и всякий мусор, пригодный для топки.
Лучше всех жилось эльзасцам; французы уже считали их своими подданными и предоставляли им разные льготы — например, разрешали получать в посылках музыкальные инструменты; так у нас появились мандолина и две скрипки.
Эльзасцы предложили вместе встретить новый, 1918 год. Начальство позволило устроить в столовой вечер, но потребовало, чтобы на нем не было политических речей и пения Интернационала.
На вечере первыми выступили бельгийский и эльзасский хоры. Затем на сцену вышло два десятка русских певцов. Высокий голос затянул:
Хор дружно подхватил:
Раздались долгие аплодисменты. Когда утихло, хор запел на украинском языке: «Гей, закувала та сива зозуля»…
Один из эльзасцев заиграл на скрипке, но кто-то закричал: «Пусть сыграет Михайлов, попросим его!»
Он не стал отказываться и двинулся к сцене смелой, решительной походкой, такой необычной для него, и улыбался, словно что-то вспоминая… Как только смычок прикоснулся к скрипке, все замерли. Его игра поражала исключительной силой и какой-то странной, нечеловеческой тоской. Заключенные горячо благодарили Михайлова, просили повторить, но он уклонился.
И до этого и впоследствии мне довелось слышать хороших скрипачей, но никто не Оставил столь сильного впечатления, как Михайлов — в лагере Пресинье первого января 1918 года.
Снова потянулись серые, голодные дни. Приближалась весна, а надежды на освобождение не было. В результате длительного заключения люди теряли рассудок, некоторые часами ходили взад и вперед, бормоча что-то несвязное.
В мае приехала комиссия для бельгийцев. Она пробыла целый месяц, но в конечном счете выбрала несколько десятков людей, которых можно было послать па работы под надзором, одев их в арестантские двухцветные костюмы. «Неужели и нас постигнет такая участь?» — волновались люксембуржцы.
Но вот дошла очередь и до русских. Прибывшая комиссия состояла из французов — военных и двух гражданских лиц, среди них был один русский.
Адъютант отрекомендовал меня комиссии, как «загадочную личность», у которой нет документа, подтверждающего русское происхождение.
Это была наглая ложь; еще годом раньше я писал в Харьков матери и друзьям, чтобы мне выслали копию метрического свидетельства, и получил ответ, что копия выслана.