Так начались мои скитания.
Проскуровский товарищ дал мне «явку» — адрес, по которому я должен был зайти в Одессе и спросить Катю. Но я ее не застал; она находилась в другом городе, работала там в подпольной типографии. Меня радушно приняли ее братья. Первое время я скрывался, ночуя в различных местах, пока не раздобыл паспорт на имя Григория Загорулько и не устроился работать на пробочную фабрику.
В Одессе полицейские участки в то время охранялись казачьими отрядами. Обыски и облавы производились каждую ночь. Тюрьмы были переполнены.
После двухмесячной работы на фабрике я получил через Катю, вернувшуюся в Одессу, предложение работать в подпольной типографии. Переодевшись и приняв вид «приличных» обывателей, мы сняли квартиру и записались по паспорту Смирновых.
Благополучно перевезли типографию и поместили ее в специально оборудованном буфете. Квартира находилась в нижнем этаже, шум во время работы типографского станка не мог быть услышан. Работали ночами; бывало, по несколько суток подряд не спали. Литературу выносили традиционным способом — подвязывая ее к животу и спине; так же приносили и бумагу.
Шесть месяцев шла беспрерывная работа. Но вдруг мы получили тревожную весть: наши товарищи арестованы; возможно, полиция напала на след типографии. Мы сейчас же уложили станок, шрифты и другое оборудование в большую корзину и отвезли на хранение заведующей детской лечебницей Наталье Алексеевне Александровой. Встревоженная Наталья Алексеевна сказала, что, по ее мнению, за больницей следят, обыска не миновать. Но я возразил, что сейчас лишь 11 часов дня, а обыск возможен только ночью, и предложил закопать нашу типографию под углем в сарае. Но как только служащий больницы Андрюша Дадие понес станок в сарай, ворвались жандармы и шпики. Весь квартал был окружен.
Озлобленные жандармы хотели покончить со мной; от побоев я потерял сознание.
Кроме Александровой, Дадие и меня, были арестованы двое знакомых Натальи Алексеевны и ее сын — гимназист. Жандармы захватили типографию, литературу, паспортные бланки, печати организации РСДРП.
В ОДЕССКОЙ ТЮРЬМЕ
В ОДЕССКОЙ тюрьме я сидел вместе с Андрюшей Дадие. Невдалеке помещались приговоренные к смертной казни, к бессрочной и долгосрочной каторге. Минуты прощания с товарищами, идущими на казнь, остались в памяти на всю жизнь… Палачи брали смертников поздней ночью. В тишине раздавались голоса: «Прощайте, товарищи!..»
Заключенные колотили в стены, по нарам, решеткам. Охрана открывала стрельбу по окнам, врывалась в камеры, избивала людей прикладами, бросала в карцер.
На моих глазах охранник убил 20-летнего Петю Шефера. Он был приговорен сначала к смертной казни, но ее заменили бессрочной каторгой. Однажды, когда смертников и бессрочников выводили на прогулку, возле моей камеры послышались громкие голоса. Я прильнул к «глазку» и увидел Петю Шефера и курносого, с длинным чубом надзирателя Серона, который держал в руке револьвер.
— Ты пойдешь? — угрожающе крикнул Серон.
— Нет! — откинув голову назад, сказал Петя.
— Стрелять буду!
— Стреляй!..
Серон выстрелил в упор… Какое-то мгновение юноша, закованный в кандалы, стоял не шелохнувшись, только рот открыл, как бы собираясь набрать воздуха. Но вот его голова опустилась, и Петя упал навзничь, раскинув руки.
Потом мы узнали, что за несколько минут до убийства Серон ударил Петю связкой ключей, а юноша оттолкнул его. Тогда палач потащил Петю в карцер…
Серон за убийство получил от начальства награду — три рубля.
Еще одно воспоминание об узниках одесской тюрьмы тех дней живо и сейчас, спустя много лет. Как-то, выходя на прогулку, мы увидели необычное зрелище: два десятка стражников с револьверами и шашками наголо конвоировали человека в черном костюме; пиджак у него был расстегнут, под рубахой косовороткой выпячивалась широкая грудь. Он оброс густой курчавой бородой. Невозмутимо спокойный, ясный взор и сжатые губы говорили о его железной воле и непреклонной решимости.
В тишине послышался шепот: «Это Матюшенко, Матюшенко!..» Да, это был один из активнейших участников восстания на броненосце «Потемкин». Когда группа матросов ждала на своем корабле смертельного залпа, раздался голос Матюшенко: «Довольно терпеть, товарищи! Долой палачей!»