После высадки восставших потемкинцев в Румынии, Матюшенко скитался по Франции, Англии, Америке, а потом вернулся на родину и примкнул к подпольной организации «Альбатрос». Туда проникли провокаторы, и Матюшенко стал их жертвой…
Военно-окружной суд начал рассматривать дело нашей группы. Дадие и я от защитников отказались. Мы заявили, что типография — наша, что я привез ее к Дадие на хранение. Но выгородить Н. А. Александрову нам не удалось: у нее нашли листовки. Обвинитель говорил, что мы стремились к вооруженному ниспровержению существующего строя. «Мир хижинам, война и смерть чертогам!», «На штурм дворцов!» — призывали наши листовки.
Нас приговорили к ссылке, лишили прав.
Переодетые в арестантские костюмы, закованные в ручные кандалы, февральской ночью 1907 года мы вышли из ворот тюрьмы и двинулись по дороге, чуть не до колен проваливаясь в липкую грязь. Слышался лязг кандалов, удары прикладов, стоны избиваемых. Вокруг — стража с дымными факелами в руках. Было тяжко, но я с радостью покидал одесскую тюрьму и пытался мысленно представить свое будущее в далекой сибирской тайге.
Осужденных пригнали на пристань и загнали в трюм парохода, который шел в Николаев. Отсюда начался тяжелый, нескончаемый этапный путь: издевательства конвоиров, особенно начальства, частые обыски, вовремя которых нас заставляли раздеваться догола, мерзостная грязь, клопы и вши на этапных пунктах.
Весной мы прибыли в пересыльную тюрьму Александровского централа, где попали в новый барак — пока еще без насекомых… Как-то вечером произошел массовый побег заключенных из Александровского централа. Мы услышали беспорядочные ружейные выстрелы. Прибежала свора надзирателей; грозя оружием и осыпая бранью, они заперли нас в бараке.
Через несколько дней мы узнали о том, что произошло. Большая группа осужденных пожизненно и на долгие сроки каторги решила добыть свободу либо умереть. Они обезоружили стражу и вырвались, но уйти удалось немногим; некоторых беглецов убили, других снова бросили в тюрьму.
В конце мая мы снова двинулись в путь к месту ссылки. Обычно шли пешком, кое-где тряслись на бурятских двуколках. На всех остановках нас встречали товарищи — ссыльные. От селения Жигалово мы плыли по Лене на барже. Стояли тихие, светлые летние ночи, и мы, очарованные красотой реки, часто пели хором.
Поселенцев стали высаживать. Наша группа сошла с баржи в Киренске. Отсюда вверх по реке Киренге нас везли в утлых лодках-«душегубках»; потом мы пробирались верхом на лошадях через тайгу.
Наконец наша партия — шестнадцать человек — прибыла в Мартыновку, куда меня сослали.
Это таежное село с видневшимися вдали белоснежными вершинами гор поныне сохранилось в моей памяти, хотя пробыл я там лишь минут двадцать.
ПОБЕГ ИЗ ССЫЛКИ
ВСЕХ прибывших загнали в большую избу. Но за нами не следили, и я вышел осмотреться. За мной двинулись два товарища — «фельдшер» и латыш Ян. Вечерело. Кругом расстилался громадный, непроходимый лес, виднелась вершина горы, покрытая снегом. Было очень тихо. Вблизи журчала быстрая речка. Меня потянуло к берегу. «Фельдшер», словно угадав мои мысли, быстро проговорил: «Давай, убежим!».
У реки молодой якут конопатил ветхий челн. Мы выменяли его на арестантский бушлат, спустили на воду, уселись. Один из нас взялся за весло, двое — за черпак и, подхваченные бурным потоком, мы понеслись к Киренску.
Когда показался этот городок, высадились на берегу и спрятали челн в зарослях. Нас никто не заметил. «Фельдшер» отправился на разведку. Вскоре мы очутились в просторном помещении вместе с двумя товарищами, бежавшими из других селений.
Киренские ссыльные оказали нам самое радушное гостеприимство. Они раздобыли старые паспорта, мы смыли записи в них кислотой и марганцовкой и снова заполнили.
Три дня нас готовили в дальнейший путь: ссыльные достали большую лодку, собрали немного денег и подыскали старенькую одежду, в которой мы могли сойти за приисковых рабочих.
Часа в четыре утра мы сели в лодку и поплыли вниз по Лене, к Витиму, держась середины реки. Было тепло. Наши лица были покрыты сетками, защищающими от гнуса. В Витиме мы отдохнули, подкормились. Витимские товарищи устроили нас на пароход до Бодайбо, где мои спутники остались работать на приисках Сибирякова, а я задумал пробраться в Иркутск. Бодайбинская организация раздобыла для меня паспорт на имя Ивана Кузнецова. Пароход доставил меня в Жигалово, а дальше пришлось идти пешком до железной дороги — примерно километров триста. Как поется в старой песне, «Шел я и ночь и средь белого дня», но, вернее, бежал. Заходить в села опасался; прикорнешь немного под стогом — и снова в путь.