— Ну что, оформляем смерть до прибытия? — спросил я. — Лекарств никаких использовать не успели, а свидетелей нет.
— Как? — возмутилась Лена. — Она же жива была!
— А сейчас — уже нет. Ну напишешь ты, что похоронила ее, так кому бумаги оформлять? Я в этом участия не принимаю. А ей, — я кивнул на тело, — легче точно не станет.
Надула губы командирша нашего экипажа, как бы кровь не закапала на белый халат. Ничего, подумает, поймет, что я ее только что спас от совершенно бесполезной работы по оформлению трупа в судебку. Спасибо еще говорить будет.
А гости мои развернули нешуточную активность. Приехали с вызова — а на подстанции Витя Мельник. Поддался на агитацию, значит. Подошел, спрашиваю, что да как. Оказывается, он уже всё узнал, у всех спросил. Вот съездит домой за документами, и после майских вернется оформляться.
— Смотри, как бы жалеть не пришлось, — начал я контрагитацию. — Сказали тебе, сколько за смену водила линейной бригады наматывает?
— А сколько?
— Сотни три кэмэ, а то и побольше. Заметь, это не по прямой от Москвы до Орла, а по улицам и дворам. Да и других удовольствий хватает. Вон, спроси у нашего водителя, он расскажет, где был последние четыре с лишним месяца. Миша! — позвал я Харченко, проходящего мимо нас. — Вот, земляк мой водителем хочет устроиться. Расскажешь правду без прикрас?
— Это запросто, — оживился наш шофер. — Считай, парень, что повезло тебе. Зовут как? Витя? Работа — не бей лежачего! Привез врачей на вызов — и загорай. Хочешь — спишь, или книжку читаешь. Бабки то идут. Балдёж, одно слово! А девки тут... Не женат еще? О, сейчас анекдот расскажу...
Нет, непобедимы эти люди, готовые на пять лет записаться в рабство ради прописки в Москве! И считающие работу водителя «скорой» отдыхом.
Я сходил наверх, пополнил наш чемодан лекарствами. Вышел на улицу как раз к тому моменту, когда Харченко закончил очередной анекдот.
— Ну что, не передумал? — спросил я у Мельника.
— Нет. Как и говорил, после майских приеду. Работа как работа. И график удобный. У тебя перекантоваться можно будет? Не стесню?
— Можно. А Дима где?
— Сказал, что в ментовку пойдет. К нам на вокзале подходил один, зазывал.
Охренеть, приехали ребята в гости, сходили на шашлыки. Не успел оглянуться, а они уже сюда переезжают. А с другой стороны — что им терять? Семьи нет, ничего не мешает поехать куда желаешь. Наверное, я даже рад такому их решению. Случись чего, будет к кому обратиться.
Из раздумий меня вырвала Томилина:
— Андрей, поехали, вызов у нас!
Не люблю я вот эти квартиры с километрами книжных полок и прочими интеллигентскими штучками. Так и ждешь от них какой-нибудь пакости. То ли дело рабочие общаги, пивные и привокзальные площади — там народ простой, и диагнозы у них такие же — проникающее ножевое живота, закрытый перелом костей носа и острая алкогольная интоксикация. А тут приедешь — и даже не знаешь, что и подозревать. Спросишь, что болит, а тебе в ответ целый рассказ слов на двести из Джерома Ка Джерома — «только родильной горячки не нашел». И пока до конца дослушаешь, уже и начало позабыл.
Бывают, конечно, исключения. Вот как сейчас — носовое кровотечение. Хороший вызов, пациент уже меняет рубашку и ворчит на жену, незлобливо так, что та понапрасну побеспокоила людей только из-за того, что у него до этого никогда не шла кровь носом. В жизни, мол, многое происходит впервые. Хороший мужик, мне такие нравятся. Он тихо что-то сказал жене, и та метнулась на кухню, затарахтела спичками в коробке, долила какую-то посуду водой из-под крана, грохнув ею потом по конфорке, и хлопнула дверцей холодильника. Рупь за сто — нас будут чаем поить. Или кофе. И не напитком «Курземе», приготовленным из экологически чистых желудей пополам с ячменем, а благородным растворимым. Индийским, к примеру, из темно-коричневой жестянки с красивой, но абсолютно нечитабельной надписью. Или бразильским, из стекла. «Касик» с суровым профилем индейца, или «Пеле» с забыл уже какой картинкой.
— Давайте давление проверим, — предложила Томилина. Тоже правильно интерпретировала звуки и понимает, что надо проводить то, что обзывается секретной аббревиатурой ИБД. Имитация бурной деятельности. Хорошо действует в присутствии начальства и родственников пациентов. Да, все эти глубокомысленные перекладывания бумаги из правой стопки в левую, протирание и без того чистой аппаратуры и внезапная сортировка ампул в чемодане — это она.
Вот мы и измерим артериальное давление. Надо будет — и за кардиографом метнусь. Потому что с кухни доносится сладостный нюху каждого скоропомощника запах копченой колбаски. Это вам не скрученная в поросячий хер сосиска, а полезная для организма медицинского работника пища. За такое пациента положено обследовать с ног до головы.
— Сто восемьдесят на девяносто, — сообщил я через минуту.
— Многовато, Афанасий Венедиктович, — сказала Томилина, листая амбулаторную карту мужика. — Раньше у вас повышенного давления не наблюдалось. Давайте кардиограмму снимем для полного спокойствия. Румянец у вас какой-то... неправильный.
Ага, это мне мозги запах колбасы отключил. Потому что цианоз у этого Афанасия имеется. Так что кардиограф вовсе не часть ИБД получается. Метнулся я за заветным ящичком мухой — лифт не только работает, но и не занят оказался.
Что кофе отменяется, понятно стало с первого отведения. Инфаркт. Трансмуральный. И, блин, желудочковые экстрасистолы, по две, и даже по три подряд проскакивают. Хреново дело. Чуть не пропустили. Так ведь не болит же ничего! Вот сейчас еще раз спросил, специально — нигде. Так что если бы не слабый сосудик в носу, лопнувший от избытка давления — так до самой смерти и не заметили.
Где там моя заветная коробочка с наркотиками? А лидокаин есть у нас? А вы, Елена Александровна, так и будете смотреть на кардиограмму глазами изумленной первоклассницы, которая только что узнала, что эта байда — на целых десять лет? Давайте уже поработаем, что ли, раз мы сюда приехали.
Глава 5
— Первый раз в поле нашего внимания вы попали в мае прошлого года, — Суслов перевернул листик в открытой перед ним папке, что-то подчеркнул в нем карандашом. — Все награждения Гришина проверяются в ЦК, там обратили внимание.
Это он про автобус? Я посмотрел на главного идеолога Союза. Выглядел он сильно лучше Брежнева. Меньше морщин, живой взгляд из под очков. Тонкие нервические губы слегка посинели, но мы же в ЦКБ, поди, он сюда не за аскорбинками приехал.
Я уже собирал вещи в пансионат в Сочи, когда в девятом часу вечера мне позвонил Антон Герасимович Викулов. Тот самый «бурильщик» из первого отдела ЦКБ, что брал с меня подписки и анализы на верность коммунистической партии. Попросил срочно приехать, кое-что уточнить. Я разумеется, на ночь глядя помчался в Кунцево. А там вместо уточнений меня досмотрели два коротко стриженых бугая в одинаковых костюмах, после чего провели в правительственный корпус на третий этаж. В палату Суслова.
— Затем вас проверяли в связи с открытием новой бактерии и планируемым выездом в капиталистическую страну на конференцию.
— Она не новая, — негромко произнес я.
— Не важно, — отмахнулся Михаил Андреевич. — Это все мелкие детали, частности. Я тут вижу интересную картину, целую мозаику. Что у нас дальше? Труп майора госбезопасности в Пехорке. Вы не побоялись отказать людям Щелокова поменять показания. Да, да, я внимательно слежу за этим делом. Оно очень показательно.
— Чем же?
Суслов снял очки, протер их бархоткой.
— Врачи дают Леониду Ильичу не более года. Основные игроки начали свой забег к вершине советского Олимпа. Это конечно, не стометровка, но и в марафон превратиться тоже не успеет. Думаю, следующей зимой все решится.
Я обалдело уставился на Суслова. Он точно со мной говорит? Даже оглянулся. Нет, в палате мы были одни.