—…острый галлюциноз, психомоторное возбуждение. Поступил седьмого сентября в двадцать часов пятнадцать минут из общежития первого меда, Анатолий Аркадьевич. Студент, пятый курс. Кричал, что его хотят убить, пытался спрятаться под кровать, пытался ударить Бородину. Был фиксирован. Аминазина два кубика…
Женский голос у меня над головой перечислял лечение неизвестного студента. Обход, вестимо дело. Знакомиться пришли. Медсестру вдруг перебил недовольный мужской голос:
— И почему он у вас привязан до сих пор? Вы как смену принимаете?
— Сейчас развяжем, — спокойно ответила женщина и меня тут же освободили от вязок.
Это я уже хорошо очнулся. Вон, сколько всего услышал и даже всё понял. Страх почти ушел, я понимал, что что-то мне в организм попало нехорошее. Только вот голова была ватная и спать хотелось — просто улет. Я сдерживал проваливание в сон из последних сил, хотелось понять, что со мной. Куда попал, это ясно: сумасшедший дом — место знакомое, но почему? Мои помощнички мне чего-то укололи и меня понесло во все тяжкие? Да не было вроде у нас в сумке ничего такого. Но меня ведь зарезали! Мне самое место в хирургии! Меня же там должны зашивать со всех сторон! Суки, чертов аминазин, теперь бревном проваляюсь сутки, не меньше. Не привык потому что. И какое, нафиг, седьмое сентября? Мы на вызов пятого октября поехали! Ладно, попробую глаза открыть, надо посмотреть, что творится вокруг.
Но меня опередили и кто-то довольно бесцеремонно оттянул мне верхнее веко правого глаза. Какой-то мужик в древнего фасона шапочке равнодушно глянул на меня и тут же закрыл мне глаз. Не до конца, правда.
— Студент, что там стряслось? Колбасы неправильной поел? И водкой прокисшей запил? — и, не поворачивая головы, спросил у медсестры: — Что там с анализами?
— Еще не приносили, выходные же…
— Фонендоскоп мой где? — через щелочку я увидел, как доктор встал и одернул старорежимный халат с завязочками сзади. Он что, поклонник советской власти? Или забежал сюда со съемок сериала про больничку семидесятых? И из-под халата выглядывает ворот белой нейлоновой рубашки и страхолюдного вида галстук. Сто процентов, потеет в таком раритете ужасно.
— Наверное, на посту забыли, сейчас принесу, — произнес женский голос, перед этим рассказывающий анамнез болезни неизвестного студента, и я услышал шаги, сначала удаляющиеся, потом приближающиеся.
Фонендоскоп тоже на высоте. Тут у них точно можно музей советской медицины открывать. Заменить звукопровод бурой резиновой трубкой — это нечто. Меня послушали, довольно бесцеремонно ворочая при этом, потом щупали живот.
— Ну, студент, что молчишь? Стыдно, что ли? Не переживай, здесь все свои, — и шепотом добавил: — Голоса-то есть?
Заботливую, но слегка насмешливую интонацию, которая должна показать, что доктору не всё равно, и вместе с тем вселить надежду, что не всё так плохо, я и сам могу изображать. Только почему я студент? Я учился тогда, когда этот поклонник синтетических тканей еще учился трехбуквенное слово на заборе без ошибок писать. Хотел сказать ему пару ласковых, но язык слушаться не захотел категорически. Так что на выходе получил невнятное мычание.
— А чего это он у нас не проспался до сих пор? Сколько аминазину укололи?
— Два кубика, по истории…
— А потом еще два, чтобы спать спокойно? Точно, Бородина от обиды накачала юношу. С кем мне разговаривать?
Тут я не выдержал и отрубился.
Разбудили меня для приема пищи. Кормила меня санитарочка, такая, знаете, классическая, явно за пятьдесят, маленькая и с сильно сморщенным лицом. Короче, в иллюстрированной энциклопедии статья «Санитарка» должна сопровождаться именно ее фотографией, а не визжащей бабищей с шваброй наперевес. Тех просто сильнее слышно.
— Давай, миленький, поешь хоть, совсем ведь загнешься, — бормотала она свою мантру, ловко засовывая мне в рот ложку с какой-то бурдой.
Сил сопротивляться не было и я предпочитал глотать. Только под конец замычал и даже мотнул головой. Попытался заговорить, и на этот раз получилось: