- Именно так, рабби. Лодки. И не только наши, а все, которые будут в гавани.
- Ну, не знаю, - с сомнением проговорил раввин. - У меня нет никакого опыта в таких делах. Видите ли, наши молитвы редко принимают форму прошений. Мы не столько ходатайствуем о том, чего у нас нет, сколько благодарим за уже дарованное нам.
- Не понимаю вас.
Раввин улыбнулся.
- Ну, например, вы, христиане, говорите: "Отче наш, сущий на небесах, хлеб наш насущный дай нам на сей день". Наша сходная молитва звучит так: "Благословен ты, господь наш, приносящий хлеб от земли". Я, конечно, упрощаю, но в общем и целом наши молитвы - это благодарность за дары. Разумеется, я мог бы возблагодарить господа за лодки, дающие нам радость прогулок под парусом, но это было бы немного притянуто за уши. Я должен подумать. Благословения - не совсем моя область деятельности.
Макомбер рассмеялся.
- Весьма причудливое определение. Не думаю, что монсеньор О'Брайен или доктор Скиннер считают себя, так сказать, профессиональными благословителями. Тем не менее, они напутствовали лодки.
- Что ж, по крайней мере, любому из них это подобает больше, чем мне.
- Разве вы занимаетесь не тем же, чем они?
- Нет-нет, промысел раввина восходит к другой традиции. Монсеньор О'Брайен - наследник библейских жрецов, сыновей Аарона. Он наделен некими чародейскими способностями, которые пускает в ход, например, во время службы, когда обращает хлеб и вино в плоть и кровь Христовы. Доктор Скиннер - протестантский священник, его традиция восходит к пророкам. Он призван проповедовать Слово Божье. А я, раввин, - фигура в значительной степени светская. У меня нет ни католической манны, ни протестантского призвания. Если у раввинов и есть прототипы, это библейские судьи.
- Ага, - медленно протянул Макомбер, - кажется, я понимаю, о чем вы. Но ведь никто не станет... То есть, я хочу сказать, что нас прежде всего интересует сама церемония.
- Вы думаете, что никто не станет вслушиваться в молитву?
Макомбер издал сухой смешок.
- Боюсь, рабби, что именно это я и хотел сказать. Ну вот, вы и обиделись.
- Нисколько. Раввину прекрасно известно, что люди не внимают молитвам. Точно так же, как вы знаете, что они пропускают мимо ушей даже самые веские ваши доводы. Для меня не так уж важно, чтобы собравшиеся на причале прониклись подлинно благочестивыми настроениями, лишь бы предмет молитвы не был слишком легковесен.
Макомбер заметно огорчился, и тут в разговор вступила Мириам.
- А почему вы хотите, чтобы молитву непременно вознес мой муж? спросила она.
Председатель горсовета посмотрел на раввина, потом на Мириам, и понял по её пристальному взгляду и напряженному подбородку, что ходить вокруг да около не имеет смысла. Он решил выложить правду, и будь что будет.
- Все дело в нездоровой реакции на случившееся в храме несчастье. Ходят нехорошие слухи, особенно последние несколько дней. Прежде тут ничего подобного не бывало, и все это нам не по душе. Вот мы и подумали, что могли бы поправить дело, объявив о решении горсовета пригласить вас на открытие регаты. Я согласен с вами: это глупая выдумка торговой палаты. Нет, в некоторых католических странах такое вполне уместно, особенно в рыбацких деревушках, где лодки - важная составляющая хозяйства и от них зависит благосостояние местных жителей. К тому же, морской промысел далеко не безопасен. Такая церемония имела бы смысл даже в Глостере, где базируются большие траулеры. Но здесь это - просто игра. Однако она поможет нам внушить населению, что члены совета, а значит, и наиболее ответственные горожане, не поощряют постыдных выходок.
- Это очень любезно с вашей стороны, мистер Макомбер, - сказал раввин. - Но, быть может, вы сгущаете краски?
- Нет. Поверьте мне. Возможно, вам не докучали, или вы просто отмахнулись, решив, что это козни двух-трех чокнутых, которые прекратятся, как только будет пойман настоящий убийца. Но раскрывать такие преступления труднее всего, и зачастую они остаются нераспутанными. А тем временем могут пострадать хорошие люди. Я не утверждаю, что наша задумка спасет положение, но уверен: какую-то пользу, пусть и небольшую, она принесет.
- Ценю ваши усилия и одобряю побуждения, которые движут вами...
- Стало быть, вы согласны?
Раввин медленно покачал головой.
- Но почему? Неужели это противоречит основам вашей веры?
- Как ни странно, да. Ведь существует же особая заповедь: не поминай имя Господа Бога твоего всуе.
Макомбер встал.
- Что ж, полагаю, яснее не скажешь. И все же прошу вас подумать еще. Поймите, дело не только в вас, но и во всей еврейской общине.
Как только за ним закрылась дверь, Мириам воскликнула:
- Дэвид, какие они славные!
Раввин кивнул, но промолчал. В этот миг зазвонил телефон, и он снял трубку.
- Раввин Смолл.
Он умолк, прислушиваясь. Мириам с тревогой наблюдала, как щеки мужа заливаюися румянцем. Наконец он положил трубку, повернулся к жене и спросил:
- Вот, значит, как они ошибаются номером?
Мириам кивнула.
- Звонят разные люди?
- То мужчины, то женщины. Двух одинаковых голосов я не слышала. Несколько раз меня угощали пустыми непристойностями, но большинство говорит действительно ужасные вещи.
- Этот человек, у которого, кстати сказать, весьма приятный голос, спросил меня, намерены ли мы совершать человеческие жертвоприношения в преддверии праздников.
- О, нет!
- О, да.
- Какой ужас. В этом прекрасном городке живут Хью Лэниган и мистер Макомбер, другие хорошие люди, а по соседству с ними - телефонные хулиганы.
- Просто чокнутые, - пренебрежительно бросил раввин. - Горстка сумасшедших мерзавцев.
- Дэвид, кабы дело ограничивалось телефонными звонками.
- А что еще?
- Раньше мне были рады во всех магазинах, а теперь теплота сменилась простой вежливостью. Знакомые покупатели начали сторониться меня.
- А тебе не мерещится? - спросил раввин, но в голосе его не было ноток прежней уверенности.
- Нет, не мерещится. Ты можешь что-нибудь сделать?
- Например?
- Не знаю. Ты же раввин, а значит, мудрец. Может, рассказать Хью Лэнигану? Или посоветоваться с правоведом? Или всерьез обдумать предложение Макомбера?
Раввин молча вернулся в гостиную, опустился в кресло и вперил взор в стену. Когда Мириам предложила мужу чаю, он лишь раздраженно покачал головой. Спустя некоторое время Мириам снова отважилась заглянуть в комнату. Дэвид по-прежнему сидел в кресле и смотрел в пустоту.
- Помоги мне расстегнуть платье, пожалуйста, - попросила Мириам.
Не вставая, раввин машинально поднял руку и потянул вниз застежку "молнии". Но в следующее мгновение встрепенулся и спросил:
- Зачем ты снимаешь платье?
- Затем, что устала и хочу спать.
Раввин рассмеялся.
- Господи, ну конечно! Какой же я глупец. Нельзя же завалиться прямо в платье. Если не возражаешь, я ещё немного посижу.
В этот миг послышался шум мотора. Перед домом остановилась машина.
- Кажется, к нам гости, - сказал раввин. - Интересно, кто это пожаловал в такой час?
Через несколько секунд раздался звонок. Мириам поспешно застегнула платье и пошла открывать, но не успела: взревел мотор, захрустел щебень под буксующими колесами. Распахнув дверь, Мириам выглянула наружу и увидела красные огоньки несущейся прочь по темной улице машины.
- Боже мой! - вскричал у неё за спиной Дэвид. Мириам повернулась. На двери была намалевана багровая свастика. Потеки свежей краски напоминали тонкие струйки крови.
Раввин осторожно дотронулся до рисунка и уставился на красное пятно на кончике пальца. Мгновение спустя Мириам зарыдала.
- Дэвид, мне очень, очень жаль, - невнятно повторяла она.
Он привлек жену к себе и крепко обнял. Наконец она немного успокоилась, и Дэвид хрипло пробормотал: