- Иося! Ты?
Он сразу узнал этот глубокий грудной голос. Иося поднял голову.
Спокойные чёрные глаза смотрели на него в упор.
Иося смутился. Как быть? Может быть, Блюма идёт не на собрание? Он знает: товарищей по подпольной работе останавливать на улице нельзя. Ведь если следят за одним, то можно подвести и другого.
- Ты куда? - спросила Блюма. Спросила тихо, едва слышно, и взяла Иосю под руку. - Мы не в одно и то же место? - Блюма улыбнулась и поправила платок на голове.
Она выше Иоси и смотрела на него сверху вниз; её блестящие глаза показались теперь мальчику ничуть не строгими, а очень ласковыми.
Иося понимает, надо быть осторожным до конца:
- Если в одно, веди куда знаешь.
- Эх, ты! - И Блюма щёлкнула его легонько по носу.
Теперь Иося не искал ни галерейки, ни второй двери слева. Блюма шла смело - очевидно, не в первый раз.
Она постучала три раза. Медленный поворот ключа - и в узенькой щели двери заблестел чёрный глаз. Блюма прильнула к щели:
- Поклон от беленькой Ханеле.
Ага! Дверь открылась ровно на столько, чтоб пропустить Блюму.
Иося налёг грудью на дверь, всунул нос и сказал быстро шёпотом:
- Поклон от чёрной Ханы.
За дверью раздался приглушённый смех, щель снова раздалась и впустила Иосю. Перед ним была молодая девушка. Она вся тряслась от смеха. Иося стоял сконфуженный, не зная, куда деться.
А девушка сквозь смех сказала:
- Какой ты чудной! Сам ты похож на чёрную Хану, а кланяется вовсе не чёрная Хана, а беленькая Ханеле.
Иося смутился ещё больше. Целый день он твердил пароль, а сказал не то. Но тут он поднял глаза, посмотрел на девушку и тоже громко рассмеялся. Уж очень смешно получилось!
НА СХОДКЕ
В маленькой комнате было так тесно, что Иося с Блюмой так и остались у двери. Рабочие сидели не только за столом, но и на сундуке и на кровати.
Иося толкнул Блюму:
- Не слышно будет, и я ничего не увижу. Подвинься!
Но Блюма обернулась и шёпотом сказала:
- Куда же? Видишь, некуда… Тише!
Иося, пожалуй, был рад: в уголке его не видно, вдруг ещё спросят о чём-нибудь, а он ничего не знает.
Окна в комнате были завешены. На одном висел клетчатый платок, на другом - тёмно-красное одеяло. От этого комната сделалась точно закрытая коробка. Густо стелился табачный дым. Сквозь облако дыма лица людей казались красными, разгорячёнными.
У стола стоял человек в короткой ватной куртке. Эта аккуратная куртка очень ловко сидела на нём, но была ему совсем не нужна. В комнате было жарко, и приезжий товарищ, которого все называли «товарищ Михайлов», отстегнул сначала воротник куртки, а потом и все остальные застёжки. И тогда все увидели, какой хороший костюм на товарище Михайлове - тёмно-синий, шерстяной в узенькую серую полоску, какая на нём белоснежная крахмальная рубашка и серый, с синей полоской галстук, завязанный бабочкой.
Товарищ Михайлов так начал свою речь:
- В нашей большой рабочей семье случилось событие огромной важности: забастовали щетинщики в Кибарте…
Он говорил медленно и очень спокойно. Товарищ Михайлов обвёл всех блестящими, немного навыкате глазами и при этом наклонял голову с аккуратным пробором сбоку.
Кругом тихонько переговаривались:
- Товарищ Михайлов приехал из-за границы.
- Он большой подпольный работник.
- Ему нельзя жить в России. Шпики за ним по следам ходят.
А девушки смотрели на товарища Михайлова восторженными глазами и шептали друг другу на ухо:
- Какое спокойствие!
Товарищ Михайлов говорил, нисколько не напрягая голоса, но в комнате стояла такая тишина, что было слышно каждое слово.
- Столяры должны помочь щетинщикам, - говорил приезжий товарищ, - щетинщиков необходимо поддержать. Возможно, что забастовка разрастётся - забастуют и столяры, и табачники, и портные. Рабочие только тогда и сильны, когда выступают вместе и действуют сообща…
Но что случилось со старым столяром Нохимом Капланом? Он сидел на сундуке. Впрочем, он мало сидел. Старик всё время вскакивал, точно на сундуке лежали горячие уголья. И вдруг он стал кричать, с какой-то злобой выплёвывая каждое слово:
- Помогать? Да? Помогать? Чем помогать - я вас спрашиваю? Скоро сами подохнем от голода!
А его неожиданно поддержал человек помоложе, Витас Мажулис:
- Правильно! Старик верно сказал. Наши отцы и деды, пожалуй, сами не бастовали и никаких забастовщиков не поддерживали. Жили для себя.