Едва окончив формальности, в сопровождении надзирателя по политической части Сайганова Иосиф вошел во двор тюрьмы, как многочисленная толпа молодежи оттерла его от надзирателя, окружила, стиснула горячим братским объятием и повлекла куда-то за собой. Посыпались вопросы: кто? Откуда? За что взят? На минуту совершенно ошалевшему от такой встречи Иосифу показалось, что он вовсе и не в тюремном дворе, а на главной площади в Вильно, среди своих друзей. Пожав десятки рук и кое-как ответив на град вопросов, Иосиф, в свою очередь, недоуменно спросил: «Да вы-то сами кто?» Оказалось, студенты.
2 и 3 мая 1902 года в Киеве прошли массовые студенческие и рабочие демонстрации. Студентов хватали десятками и отвозили в тюрьму. Но что с ними делать? Некоторые получили от губернатора от одного до трех месяцев административного ареста за «уличные беспорядки», другие еще ждали решения своей участи, а пока продолжали демонстрации во дворе тюрьмы и в коридорах третьего этажа уголовного корпуса, куда их набили словно сельдей в бочку. Вели они себя в Лукьяновне как запорожская вольница: галдели, валялись во дворе, загорая под жаркими лучами весеннего солнышка, занимались гимнастикой, играли в шумные игры. Весь прославленный тюремный режим полетел к чертовой бабушке. А когда новый начальник тюрьмы попытался навести в своей вотчине порядок и стал закручивать гайки — прежде всего по отношению к уголовным, — студенты и политические устроили шумную обструкцию.
Тогдашний киевский губернатор Трепов, по докладу начальника тюрьмы, только страдальчески возвел очи к небу и отменил строгости, как несвоевременные.
Иосифа поместили в 5-ю камеру уголовного корпуса вместе со студентами. Не было у него ни вещей, ни денег, ни знакомых, кто мог бы приносить ему передачи. От тюремной баланды подводило и без того впалый живот. Он голодал, но неизменно сохранял отличное настроение.
Случайно оказавшись на лекции о российском самодержавии, которую студент Книжник читал для немногочисленных рабочих, Иосиф с изумлением услышал, как лектор в качестве «главного аргумента» против самодержавия использовал арест его, Иосифа.
— Вот сидит юноша, да нет, мальчик, — с пафосом восклицал Книжник, тыкая пальцем в сторону Иосифа. — Он поехал искать заработка. Его вытащили из поезда, таскали, таскали по всей России и наконец привезли в Киев, за тридевять земель от дома. И здесь он никогда не был и нет у него никого!
«А ведь неплохая легенда, — думал Иосиф, приглядываясь к возбужденному, раскрасневшемуся оратору. — Жаль только, что у полиции иная точка зрения на мое дело».
Вообще, этот самый Книжник стал всячески покровительствовать Иосифу. «Мальчика надо устроить получше». «Хочешь, я напишу от твоего имени жалобу прокурору». «Садись с нами и бери ложку, ты же не получаешь передач».
Однажды, когда студенты заскучали и в какой уже раз потребовали прокурора, в 5-ю камеру прибыл Корсаков — товарищ прокурора киевской судебной палаты. Корсаков обладал феноменальной памятью, спрашивал только фамилию, после чего подробно говорил о деле каждого и о том, что кому предстоит получить. Дошел черед и до Иосифа. Он никаких вопросов не задавал — все было и так ясно. Но вот с видом Цицерона, произносящего свою знаменитую обвинительную речь против Катилины, с нар поднялся Книжник.
— Вот вы, представитель правосудия, кичащийся, по-видимому, своей беспристрастностью… Ответьте же нам, на основании каких законов вы осмеливаетесь держать здесь, в тюрьме, этого мальчика, который столь робок и беззащитен, что даже не решается подойти и поговорить с вами?!
— Ваша фамилия? — спросил Иосифа товарищ прокурора.
— Таршис, — поспешил ответить за него Книжник.
И тогда бесстрастное лицо Корсакова приняло изумленное выражение. Едва заметная улыбка тронула его губы.
— Этот мальчик, — сказал он негромко, обращаясь к тому же Книжнику, — будет сидеть несравненно дольше, нежели вы, господин студент. Он обвиняется в принадлежности к организации, именующей себя «Искра», о которой, льщу себя надеждой, вы даже не слышали. Этому мальчику инкриминируется организация транспорта людей и литературы по заданию «Искры», создание подпольных типографий, распространение им же составленных прокламаций и кое-что еще…
Камера только ахнула. И лишь Корсаков вышел, Книжник набросился на Иосифа.
— Неужели это правда?
— Ну что ты, — сказал Иосиф. — Я даже не понял, о чем это вам говорил господин прокурор.
— Я так и думал, что он наврал, — облегченно сказал Книжник.
Что касается самого Иосифа, то слова прокурора заставили его глубоко задуматься. Теперь уже не оставалось сомнений, что его арест на виленском вокзале не случайный эпизод в жизни подпольщика, а одно из звеньев длинной, неизвестной ему цепи слежек и облав.
Как-то вечером в тюрьму привезли еще одного арестованного. На расспросы отвечал он довольно охотно. Арестован на границе. В чемодане с двойным дном, который он вез, обнаружены экземпляры «Искры». Только и всего.
Иосиф подошел к нему и тихо спросил:
— У меня тоже нашли «Искру». Но откуда достали ее вы?
— Прежде чем ответить, я хочу спросить тебя — ты откуда?
— Из Вильно.
— И твое имя?
— Иосиф Таршис.
Новичок смешно подергал себя за кончик носа.
— Гм… гм… Может, есть и другое?
— Было. Хигрин.
— Тогда все. Я о тебе слышал. Из виленской группы. Ну, а я наборщик из типографии «Искры» Иосиф Блюменфельд. Иначе — Карл Готшалк. А сцапали меня, дружище, на станции Радзивиллов с битком набитым чемоданом — и прямехонько сюда.
Иосифу была известна кличка Блюменфельда. Можно не таиться. И главное, узнать у старшего товарища — «Иосифу большому» было лет тридцать пять, — что произошло, как держаться на допросах, на кого ориентироваться и кого опасаться в тюрьме.
Прежде всего Блюменфельд добился немедленного перевода Иосифа в политический корпус. Студенты народ разномастный, есть среди них всякие… Не очень-то надежное окружение для подпольщика. Ну, а в политическом он среди своих. Очень много искровцев, и среди них крупные революционеры, такие, как Бауман, Литвинов, Сильвин, да и сам новый знакомый.
Как всегда, корпус политических жил полнокровной напряженной жизнью. Такие опытные пропагандисты, как Бауман, Литвинов, староста политических Гурский, немало посидевшие в тюрьмах, следили за настроением своих товарищей. Быть занятым. Разумно распределить время между работой и отдыхом. Постараться исключить возможность для размышлений в одиночестве. И уж во всяком случае, как можно эффективнее воспользоваться той относительной свободой, которую предоставлял давший глубокую трещину тюремный режим.
В сравнительно небольшом здании политического корпуса сидели преимущественно искровцы и социалисты-революционеры. Камеры были открыты с утра до ночи. В любое время можно выйти и во двор. Собирались в камерах, делали доклады, устраивали совместные читки нелегальной литературы — «Искры», «Революционной России», эти газеты словно ласточки перелетали через высокие тюремные стены.
Иосифом всерьез занялся Блюменфельд. Ему было ясно, что щупленький паренек из далекого Вильно — уже опытный конспиратор, ловко организовывавший переброску людей и литературы через границу, — в вопросах революционной теории пока еще слабоват. И Блюменфельд начал преподавать ему основы марксизма, следя за тем, чтобы Иосиф хватался не за первую попавшуюся книгу, но последовательно переходил от более легкой к более сложной, учился критически осмыслять прочитанное и делать сжатые конспекты.
Иосиф учился жадно, самозабвенно, и время в тюрьме летело незаметно. Серьезные долгие беседы с Бауманом, Литвиновым и другими помогали ему пополнить теоретический багаж, получаемый от Блюменфельда.
Но когда в один из летних дней 1902 года политический корпус посетил все тот же товарищ прокурора Корсаков и предупредил искровцев, что они могут устраиваться поудобнее на зиму, так как готовится большой процесс, у самых нетерпеливых, привыкших к активному действию, возникла мысль о побеге. Раньше всего, сохраняя возможную в тюремных условиях осторожность, стали выяснять, кто хочет принять участие в побеге. Речь шла об одних искровцах. Составили список. Набралось 11 человек, в том числе и Иосиф.