Скоро берлинская большевистская группа окрепла. В нее, кроме Пятницкого, входили Горин, Шаумян, Аврамов, Лядов, Лядова, Познер, Анна Неженцева, Квятковский, Тарасов, Левинсон, Галина, Лемберг и… Житомирский. При группе создали нечто вроде подгруппы из сочувствующей молодежи. В нее в числе других вошла и Бричкина, в дальнейшем прошедшая весь свой революционный путь рука об руку с Пятницким.
Осенью 1904 года Пятницкий получил письмо от Надежды Константиновны Крупской из Женевы. От имени Ленина она просила приехать в Женеву, чтобы посоветоваться по очень важным вопросам.
«В Женеве, куда мы вернулись со съезда, — вспоминала Крупская, — началась тяжелая канитель. Прежде всего хлынула в Женеву эмигрантская публика из других заграничных колоний. Приезжали члены Лиги и спрашивали: «Что случилось на съезде? Из-за чего был спор? Из-за чего раскололись?»
Из маленького двухэтажного домика в рабочем поселке Сешерон, с большой кухней, занимавшей весь первый этаж, которую Красиков в шутку назвал «притоном контрабандистов», Ульяновы уже перебрались в Женеву. Ленин целые дни проводил в библиотеке, где даже получил отдельный кабинет для работы.
Владимир Ильич был расстроен, но не растерян. Выглядел он неважно. По сравнению с днями съезда Заграничной лиги похудел, под глазами залегли коричневые тени. Но физическое недомогание ничуть не отражалось на его боевом духе.
Пятницкий, сумрачный и подавленный всем происходящим в партии, считал, что трещины на ее теле уже никогда не закроются.
От Владимира Ильича Пятницкий узнал, что вопрос об издании новой газеты решен. Во всяком случае, для самого Ленина. И Осип имел возможность в этом убедиться, когда через несколько дней после его приезда в Женеву там было созвано собрание большевиков и Ленин сделал доклад о положении дел в партии и о нарастании массового революционного движения в России. Тут же приняли решение об издании новой газеты, большевистского органа «Вперед». Началась энергичная работа по подготовке первого номера.
«В Женеве, — вспоминает Крупская, — большевистский центр гнездился на углу знаменитой, населенной русскими эмигрантами Каружки (Rue de Carouge) и набережной реки Арви. Тут помещались редакция «Вперед», экспедиция, большевистская столовка Лепешинских, тут жили Бонч-Бруевичи, Лядовы (Мандельштамы), Ильины. У Бонч-Бруевичей бывали постоянно Орловский, Ольминский и др. Богданов, вернувшись в Россию, сговорился с Луначарским, который приехал в Женеву и вступил в редакцию «Вперед».
Бюро комитетов большинства (БКБ), созданное для подготовки III съезда партии, в составе Гусева, Богданова, Землячки, Литвинова и Лядова, не только вело агитацию за созыв съезда, но фактически руководило практической работой большевистских организаций в России.
Пятницкий вернулся в Берлин окрыленным. Он понимал: под руками великого мастера возникали новые формы той партии, которой предстояло через тринадцать лет взять в свои руки власть в государстве Российском.
Еще до выхода первого номера газеты «Вперед» Пятницкий отправил в Россию большой транспорт литературы, в который вошла серия брошюр о разногласиях с меньшевиками: Н. Ленина «Шаг вперед, два шага назад», Шахова (Малинина) — «Борьба за съезд», Орловского (Воровского) — «Совет против партии», Галерки (Ольминского) — «Долой бонапартизм». Эти брошюры неплохо нейтрализовали влияние новой «Искры», которую Осип все еще вынужден был транспортировать. Но ему это уже до черта надоело, и, лишь только в Берлине оказался первый номер новой газеты, Пятницкий прекратил отправку постылой «Искры».
В рижском транспортном пункте, которым ведал Папаша (Литвинов), в тюках с литературой также не нашлось места для «Искры», и, таким образом, меньшевики остались у разбитого корыта.
Но вот до Берлина дошла весть о расстреле питерских рабочих 9 января. Весть эта потрясла революционную эмиграцию и побудила ее к активным действиям, Начался сбор средств на русскую революцию и отправка людей в Россию для участия в развертывающихся событиях. Меньше чем за месяц Пятницкий переправил через границу 67 человек.
В эти же январские дни 1905 года произошла знаменательная встреча молодого русского большевика с прославленным лидером немецких социал-демократов Карлом Каутским. Тогда он еще не был тем жалким злобствующим стариком, который потратил остаток своей жизни на «разоблачение» большевизма и проклятия в адрес Ленина и первого в мире социалистического государства. Нет, в дни встречи с ним Пятницкого Карл Каутский еще не расстался с ореолом лучшего знатока Маркса. Книга Каутского против Бернштейна, учинившего ревизию марксизма, была оценена Лениным. Он даже перевел ее вместе с Крупской на русский язык для товарищей по ссылке.
Так вот в январе Каутский пригласил к себе представителей всех социал-демократических групп, находившихся в эмиграции в Берлине: большевиков, меньшевиков, бундовцев и СДНП и А и латышей. Большевистская группа направила для встречи с Каутским Пятницкого и Аврамова, а меньшевики — Сюртука (Коппа).
До начала совещания Фрейтаг был удостоен личной, так сказать, конфиденциальной беседы с одним из крупнейших лидеров германской социал-демократии и II Интернационала.
Каутскому в ту пору шел пятьдесят первый год. Он лично был знаком с Марксом и Энгельсом, написал немало теоретических книг, в том числе и такие, как «Экономическое учение Карла Маркса» и «Аграрный вопрос».
Он сидел за тяжелым, из мореного дуба письменным столом на львиных лапах, в просторном, если не роскошном, то весьма комфортабельном кабинете. Он считался одним из лучших ораторов II Интернационала, умеющим на память цитировать целые куски из самых сложных экономических работ Карла Маркса. А на кресле возле стола сидел двадцатипятилетний молодой человек с худым, изможденным лицом, совсем неважно говоривший по-немецки. «Да, небогато у этих большевиков с людьми, если они прислали ко мне этого мальчишку», — подумал Каутский и тут же обрушил на голову «мальчишки» груду округлых и, как ему представлялось, неотразимых доводов. Руководство — немецкий партейфорштанд — глубоко обеспокоено несогласиями среди русских товарищей. И оно считает своим революционным долгом сделать все зависящее для того, чтобы вновь объединить все группы русских социал-демократов. Для этой цели оно готово назначить суперарбитра — им согласен стать товарищ Август Бебель, который разберет все споры и разногласия. Конечно, меньшинству следует подчиниться большинству, а Ленину, этому неистовому фанатику, непримиримому и нелояльному господину, следует пойти на некоторые компромиссы.
— Прошу меня простить, товарищ Каутский, — непочтительно перебил Пятницкий, — но почему вы говорите только о Ленине, когда его взгляды разделяет громадное большинство местных партийных организаций в России! И при чем здесь какой-то третейский суд, пусть даже во главе с уважаемым товарищем Августом Бебелем, когда русские социал-демократы уже готовятся к своему новому съезду?!
Каутский жестом иронической защиты поднял руку с раскрытой ладонью.
— О, съезд, бесспорно, высший форум партии. Но стоит ли отказываться от нашего посредничества только потому, что этот съезд когда-нибудь будет созван? Подумайте, мой юный друг — кажется, товарищ Фрейтаг? — сколько времени окажется потерянным. А ведь именно сейчас вам, русским, нужны дружба и единство. Неужели вы настолько загипнотизированы Лениным, что не можете правильно оценить добрую волю партейфорштанда?
Но поскольку упрямый мальчишка так и не оценил благородного порыва руководства немецкой социал-демократии, Каутский, встав из-за стола, дал понять, что разговор окончен.
Совещание, начавшееся сразу же после беседы Каутского с Пятницким, ничего не дало. Разногласия были так велики, что объединение на основе третейского решения стало бы чистой формальностью.