Попав на явку большевистского Центра на квартире зубного врача, а оттуда на Загородный проспект, в столовку Технологического института, Пятницкий встретил там Надежду Константиновну и кое-кого из старых товарищей по эмиграции. Рассказал о своем горе. Питерцы пообещали: поможем, и свели его с человеком, ведавшим «всей техникой» большевистского Центра.
— Очень нужен опытный наборщик, — сказал Пятницкий.
— Есть такой! — воскликнул питерский коллега. — Очень верный товарищ и высокой квалификации. — Потом задумался и заиграл «отбой». — Но ничего не получится. Он и нам самим позарез нужен. Собираемся ставить запасную типографию.
Пятницкий настаивал. Товарищ в конце концов согласился. «Бери. Хоть нам самим нужен, но вам, вероятно, еще нужнее». Познакомил Пятницкого с «гигантом наборного дела». Тот подтвердил без лишней скромности, что он действительно крупный специалист. И донельзя обрадованный Пятницкий, опасаясь, что добрые друзья из Питера могут передумать, в тот же день отправил «находку» в Москву, дав ему адрес одного из своих знакомых. Сам же остался еще на день-два в Петербурге по другим вопросам «техники». Возвратился в Москву и сразу же убедился, что товар оказался с гнильцой. Во-первых, питерский наборщик проявил излишний интерес к квартире Пятницкого, все требовал, чтобы его туда направили. Во-вторых, оказавшись лицом к лицу «с американкой», явно растерялся и никакого «класса» не показал. В-третьих, заломил столь несуразную цену за свои услуги, что Пятницкий только руками развел: такими средствами МК не располагает. А в-четвертых, вообще вел себя несколько странно, и только то, что он уже вошел в «технику», не давало возможности от него немедленно освободиться.
Скоро магазин кавказских фруктов «продан» был новому хозяину. Дело в том, что Аршак примелькался, и его следовало заменить. Нашелся один большевик, грузин Габелов. Его как следует проверили и, установив, что он человек вполне подходящий, разрешили ему «откупить» торговлю у господина Ласулидзе (Аршака).
Московская партийная организация готовилась к V (Лондонскому) съезду. Во всех районах, во всех ячейках развернулась бурная дискуссия об отношении к буржуазным партиям и к Государственной думе. Вопросы эти должны были стоять в порядке дня съезда. По решению ЦК, большинство в котором после IV Объединительного съезда захватили меньшевики, на всех собраниях обязательно должно было выступить по два докладчика: от большевиков и от меньшевиков. Собрал и Пятницкий весь технический аппарат Московского комитета в доме на Мясницкой, где помещалась аптека, на квартире Шершакова. От меньшевиков явился человек под кличкой Лысый. На самом деле звали его Егором Егоровым.
Сцепились крепко, и Пятницкий уложил его на обе лопатки. В результате умело и целеустремленно проведенной предсъездовской дискуссии на Московской общегородской конференции на V съезд делегатами избрали Покровского, Виктора Таратуту, Дубровинского (Иннокентия) и Ногина — все большевики.
К этому времени Пятницкий уже достал для себя довольно приличный паспорт какого-то армянина — студента Петербургского университета, что позволяло ему устроиться получше. Тогда-то он и поселился в «коммуне», о которой вспоминала Бричкина. Находилась она в огромном «доходном» доме Калинкина на Владимиро-Долгоруковской улице. «Коммуну» образовали Волгин, Бричкина, Гальперин и еще несколько социал-демократов. Одни жили легально, другие по «липовым» паспортам. Пятницкий «снял» у них комнату, как приехавший из Питера студент. Жили не слишком сытно — фунтики с сухими фруктами, которые иногда приносил Пятницкий, принимались как с неба свалившаяся роскошь, — но очень дружно. И заведующий «всей техникой», почти полгода не имевший в Москве собственного угла, что называется, отогрелся у семейного очага.
Но так продолжалось не больше месяца.
В приближении 1 Мая Московский комитет принял решение призвать московских рабочих к однодневной всеобщей забастовке.
Надо было отпечатать, вынести и распространить несколько сот тысяч маленьких красных плакатов с призывом бросить работу в день 1 Мая. В магазин кавказских фруктов валом повалили «покупатели».
27 апреля вечером Пятницкий, как и всегда, находился на своей явке. Приходили товарищи, коротко сообщали, как идут дела, и тут же уходили. Все шло нормально, ничто не предвещало неприятностей. Единственно, что вызывало у Пятницкого досаду, так это неаккуратность заведующего распространением литературы Королева, которого он поджидал. Прошел час и два, а Королев все не появлялся, удалось выяснить, что его не было и у родных, и Пятницкий помрачнел. Он знал, что перед 1 Мая жандармы начнут хватать направо и налево. Но еще только кончался день 27 апреля — рановато для облав и превентивных арестов! Пошел с явки прямо домой, в «коммуну». Сказал Волгину:
— Как бы этой ночью не пришли.
Волгин, живший легально и не имевший за собой особых грехов — он принадлежал к меньшевикам, только спросил:
— Что ты предлагаешь?
— Не открывайте дверей, пока меня не разбудите.
— Ладно. Это нетрудно.
Пятницкий лег, но, несмотря на страшную усталость, заснуть не мог. И ровно в полночь забарабанили в двери черного хода. Вскочил и мгновенно уничтожил листочек с условными знаками и адресами явок. Не одеваясь, зашлепал к дверям.
— Кто там?
— Откройте. Срочная телеграмма.
Ну, все ясно. Открыл, посторонился. В дверь ворвалась целая орава: пристав, шпики, околоточный, городовые, дворники.
Околоточный спросил, дома ли Волгин и Целикова и в каких комнатах они проживают.
Пятницкий очень вежливо ответил, показал, а сам пошел в свою комнату — дожидаться развития ночных событий. И тут увидал у себя на столе книжку — протоколы конференции боевых и военных организаций РСДРП. Его прямо оторопь взяла. Не имел он у себя такой книжки. Не лежала она на столе три минуты назад, когда он уничтожал этот самый листочек с зашифрованными явками. Откуда же она взялась? И что теперь прикажете делать? Не успел ничего решить, в комнату без стука вошли околоточный и какой-то тип. Тип сразу же к столу и хвать книгу. Теперь все ясно. Шпик к околоточному:
— Видите, какую литературу господин у себя сохраняет?
— А что такого! Она же во всех магазинах продается.
— На ней и адрес типографии стоит, — возразил околоточный.
Они ушли. Но через несколько минут вернулись.
— Где та книжка? — спросил шпик.
— Там, — Пятницкий кивнул головой в сторону полки.
— А ну тебя, братец, с твоей книжкой, — недовольно сказал околоточный. — Не то ищешь, что надо.
Ушли. Слышно было, как в соседних комнатах передвигают мебель, топочут сапожищами, на кого-то покрикивают.
Как и всегда в подобных обстоятельствах, Пятницкий пытался представить себе размеры провала. Кто и на чем «погорел»? Не приложил ли тут свою грязную лапу какой-нибудь провокатор? Не нанесен ли удар в самое сердце организации — по руководству Московского комитета?
А в соседних комнатах все еще двигали мебель, швыряли на пол какие-то тяжелые предметы, очевидно книги, громко хлопали дверьми. Под утро пришли и за ним.
В комнате Волгина — все в ней было перевернуто, как после пожара, — за столом сидел пристав с утомленным лицом давно не спавшего человека. Начался допрос. Пятницкий назвался согласно прописанному паспорту, рассказал, что приехал в Москву для того, чтобы позаниматься в Румянцевской библиотеке, и в меру, не слишком резко, выразил свое удивление и негодование по поводу учиненного у него обыска.
Пристав записал ответы, мельком взглянул на него из-под покрасневших, набрякших сном век и зевнул, прикрыв рот левой рукой в так и не снятой, когда-то белой перчатке.
— Прошу извинить за причиненное беспокойство, господин студент. — Попробовал пошутить: — У вас-то еще все впереди, уйдем — зададите такого храповицкого, только держись! А у меня служба. Что ночь, что день. — И, еще раз сладко зевнув, изрек приговор: — Вы, господин студент, свободны. Только нижайшая просьбица — из дома не выходите, пока мы все тут не закончим.