Пронесло! На этот раз выкрутился. И, вежливо поклонившись, Пятницкий ушел в свою комнату ожидать финала.
Незваные гости скоро отбыли. Тогда «считать мы стали раны, товарищей считать…». И хотя в серой мгле рассвета, вползавшей в окна, лица членов «коммуны» были бледны и искажены только что пережитым волнением, результат полицейского налета вызвал взрыв веселого хохота. Арестовали и увели двух легальных: меньшевика Волгина и сочувствующую Целикову. Нелегальные: Пятницкий, Гальперин и Бричкина оставлены в покое. Что за странная история!
Утром пришел Аршак. И так как он никогда не посещал Пятницкого на его квартире, стало сразу же ясно: случилось нечто из ряда вон выходящее.
— Типография занята полицией. Я только что оттуда…
— Но как же ты-то уцелел? — перебил Пятницкий.
— Подожди. Постараюсь по порядку. Понимаешь, иду «сдавать» магазин Габелову. Подхожу: вывеска есть, дверь заперта. Почему не открыт магазин? Непорядок! Есть окно. Смотрю в окно: в магазине полиция. Что делать? Побежал к нашим печатникам предупредить, чтобы не приходили. Успел. И знаешь, Осип, видно, я в рубашке родился. Ведь меня же там все дворники знают. Постовой знает. Соседи знают. Проскочил, словно в шапке-невидимке. И к тебе — предупредить.
— Уже были, — сказал Пятницкий. — Могли и засаду оставить, так что считай, что ты в двух рубашках родился.
Договорившись о встрече с Аршаком на одной из явок, Пятницкий бросился выяснять размеры катастрофы.
Оказывается, еще накануне днем типографию накрыли. Когда «приказчик» Новиков вынес из магазина корзину с кавказскими фруктами — красными первомайскими листовками, — шпики пошли по его следу, установили адрес, куда доставлялись «фрукты», и по возвращении Новикова в магазин арестовали и его и Габелова. Литературы в типографии оставалось немного, ибо большая часть листовок была уже распределена по районам. Таинственным образом исчез наборщик, вывезенный Пятницким из Петербурга. Единственно, что тогда удалось установить Пятницкому, — это причину ареста Волгина и Целиковой. До переезда в дом Калинкина они жили на Третьей Тверской-Ямской. Там довольно часто бывал и наборщик. Явившись с обыском на старую квартиру Волгина, полицейские от дворника узнали, куда он переехал, и тут же отправились за ним.
Неясным оставалось, почему именно полиция заинтересовалась Волгиным и куда исчез наборщик. И хотя, по всей видимости, обыск и аресты в «коммуне» никак не связывались с провалом типографии, Пятницкий и его друзья уже на другой день оставили свою квартиру и наняли первую попавшуюся дачу в Лосиноостровской по Северной дороге.
Дача попалась на редкость холодная и плохо приспособленная для жилья. Пятницкий, Гальперин и Бричкина мерзли и жили впроголодь. К тому же, живя за городом, Пятницкий, естественно, усложнил свое положение, так как все его явки находились в Москве. Началась полоса тяжелых провалов и арестов. В первых числах мая арестовали секретаря Московского комитета Карпова, все чаще стали появляться полиция и филеры в общежитии Технического училища, где были явки и происходили заседания МК. От повальной облавы в общежитии полицию, видимо, удерживал только страх перед бомбами, которые, по данным охранки, изготовлялись именно там.
Но тем не менее явки пришлось заморозить.
Без типографии Московский комитет обойтись не мог. Ни одна легальная типография ни за какие деньги (а их вообще-то почти не было) не бралась печатать революционные листовки.
И Пятницкий взялся за организацию новой типографии. Достать новую «американку» невозможно. Пришлось кустарным путем, в слесарной мастерской, изготовить раму особой конструкции, с бесшумно двигающимся валом.
Не было шрифтов. Связались чуть не со всеми членами партии, работавшими в разных типографиях Москвы, и через них доставали шрифт и другие типографские принадлежности. Наладили доставку бумаги. Местом для подпольной типографии выбрали Сокольники. На самой окраине сняли незаметный маленький особнячок и поселили в нем своих людей — рабочих трамвайного парка. О типографии они, понятно, ничего не знали. Летом 1907 года большевистская типография заработала.
Осенью Пятницкий раздобыл хорошую копию паспорта на имя Пимена Михайловича Санадирадзе и по ней поселился в отдельной квартире в Козихинском переулке.
Однако новая фамилия, которую носил теперь заведующий «всей техникой» МК, становилась не слишком надежным прикрытием. Аресты в Москве продолжались, охватывая все больший круг подпольщиков. То и дело полиция вылавливала кого-нибудь из людей, связанных с Пятницким. Схватили Гальперина, и он из тюрьмы ухитрился предупредить Осипа, что петля вокруг него сжимается все туже, что следует как можно скорее уехать из Москвы. Да и сам Пятницкий опытным взглядом замечал неотступную слежку. Все труднее становилось «обрубать хвосты». Один раз он решил было, что окончательно попался. Заметив, что за ним идет шпик, Осип вскочил на конку, шпик за ним. Вытащил из кармана фотографию, поглядел на нее, потом — изучающе на Пятницкого. «Сейчас возьмут», — мелькнула мысль. Но, взглянув на фотографию, которую шпик рассматривал совершенно открыто, Пятницкий увидел на ней не себя, а… Гальперина, снятого во весь рост. Чуть отлегло от сердца, и, соскочив с конки на ходу, Пятницкий довольно легко ушел от шпика. Прежде всего, конечно, принял меры для сохранения типографии — ее перенесли в Замоскворечье.
Скоро Пятницкий получил еще одно предупреждение от члена МК Леонида Бельского, только что выпущенного из тюрьмы. Бельский уверял, что в охранке ему были названы все клички и настоящая фамилия Пятницкого и что с часа на час его должны арестовать.
В начале сентября арестовали нового секретаря МК — Марка. Пятницкий чувствовал, как иссякают силы и сдает нервная система. Теперь в каждом встречном он подозревал филера. Все явки с работниками своего аппарата перенес на улицу и только на ночные часы. Страдал жесточайшей бессонницей. Исхудал страшно. В густой длинной бороде тридцатилетнего большевика появились седые пряди. Наконец не выдержал и прямо заявил вновь назначенному секретарю МК Андрею (Кулеша), приехавшему из Питера, что не считает целесообразным свое дальнейшее пребывание в Москве.
— Я каждую минуту жду ареста. По крайней мере десяток филеров знают меня в лицо. Сам понимаешь, что в таких условиях работать трудновато.
Андрей не согласился с доводами Пятницкого — он еще слабо ориентировался в московской обстановке — и даже стал говорить какие-то красивые слова о непременном риске каждого революционера-профессионала.
Пятницкий усмехнулся.
— Как знаешь. Я тюрьмы не боюсь. А вот дело может пострадать.
Как-то в феврале ему дали знать, что на одной из явок с ним должен встретиться Зефир — Моисеев, чтобы передать поручение Заграничного бюро Центрального Комитета.
Поговорить с товарищем Зефиром так и не удалось. За домом явно следили, и Пятницкий вынужден был уйти, чтобы попытаться увести за собой шпиков и дать возможность скрыться Зефиру. Провозился со шпиками всю ночь и больше с Зефиром не виделся.
Но секретарь МК Андрей на другой же день сказал, что Зефир от имени ЦК предложил Пятницкому немедленно выехать за границу, в распоряжение Заграничного бюро.
Стал срочно сдавать «всю технику» товарищу, выделенному Московским комитетом, и в середине марта 1908 года уехал из Москвы.
Легко сказать — немедленно уезжай за границу. А как это сделать практически? Прежде всего следовало избавиться и от шпиков и от шпикомании, терзавшей его нервы. Поехал в Пензу. Слежка. Бросился в Ростов-на-Дону. Поначалу недурно устроился, прописался, установил связи с местной большевистской организацией. И опять обнаружил за собой упорную слежку. Перестал прописываться, мыкался по ночевкам. Документов для легального отъезда за границу достать не мог, время шло, да и Ростов грозил стать для него ловушкой.