И далее: «В тяжелых условиях глухой сибирской ссылки он оставался активным и горячим общественником. Он участвовал в организации политических ссыльных на Ангаре и ее притоках, вел с товарищами оживленную переписку, содействовал, и если было нужно, то организовывал побеги товарищей. Он же принимал участие в сходах местных сибирских крестьян. Они его очень уважали и часто приходили советоваться. То, что фединские крестьяне позднее приняли участие всей деревней в краснопартизанском отряде против Колчака, также большая заслуга товарища Пятницкого. Он был полон внимания и заботы к товарищам, особенно больным. Он добился помещения душевнобольного товарища Бера, эсера из Одессы, в больницу. Когда товарищ Пятницкий узнал, что товарищ Никифорова, находившаяся на Ангаре, не имеет теплой одежды, он послал ей свой полушубок. Он же вел переговоры от имени политических с нашим стражником и приставом, когда тот приезжал к нам, и заставил их считаться с нами, нашими нуждами и требованиями. Несмотря на различие политических взглядов в нашей колонии, у нас не было оборонцев, и позднее все товарищи выступили за Советскую власть».
И еще одна небольшая деталь к этому портрету революционера-большевика: «Я его помню в расцвете физических сил. Многие из присутствующих здесь знают и помнят его внешний вид, когда кабинетная работа и возраст наложили свои тяжелые руки на товарища Пятницкого, оставив лишь его замечательные и очень красивые глаза, в которых можно было наблюдать то гнев и бурю, то тепло и ласку. В ссылке он был очень красив. Миниатюрный, если можно так выразиться, по сравнению с нами, здоровыми парнями, он был в то же время очень пропорционален и изящен. Было в нем что-то от старых грузинских гравюр».
Очень точное сравнение! Я встречался с Пятницким в двадцатые и тридцатые годы. Он был тогда уже довольно грузным, с утомленным лицом и почти совершенно лысой головой, в венчике седеющих волос. Но в смуглости кожи, изящно прорезанных ноздрях тонкого, с маленькой горбинкой носа, чистом высоком лбе и орлином — не могу подобрать иного эпитета — взоре больших светлых глаз действительно было что-то от грузинской гравюры. Недаром удавалось ему так долго жить по паспорту Пимена Санадирадзе.
Но заглянем еще в Федино, где в крестьянской избе, оставаясь в одиночестве, мечется, не находит себе места ссыльный большевик Осип Пятницкий. На людях он неизменно приветлив, бодр, весел. Сохрани боже, чтобы кто-нибудь заметил утомление, уныние, тоску у главы коммуны… Но когда он оставался наедине с самим собой… Два года бесконечно долгих, медленно текущих, как мелководная илистая река без стремнин, без омутов, без притоков. В стороне от кипящей жизни, столкновений, побед и поражений… Это же не для него! И все чаще, все настойчивее мысли о побеге. И хандра, с которой приходится бороться в одиночку, так, чтобы никто не знал об этом проклятом недуге…
Таким ненужным, тоскливым и внутренне темным был и вечер 9 марта 1917 года. Никого не хотелось видеть. Лень было протянуть руки за спичками, чтобы зажечь керосиновую лампу.
И вдруг торопливые шаги и частый стук в дверь. Не дожидаясь приглашения, в комнату ворвался политический ссыльнопоселенец Фома Говорек.
— Революция, Осип! Скинули Николашку… Собирайся!
— Нашел время шутить.
— Какие там шутки. Мария Сергеевна из Канска приехала… Митинг там был. На всех домах красные флаги.
Так пришел в Федино февраль 1917 года.
Десятого марта, предварительно убедив некоторые горячие головы из ссыльных, что избивать и убивать стражников не имеет смысла, Пятницкий выехал в Почет, где уже были телеграммы на его имя из Пензы и Москвы с извещением об амнистии. Москва ждала его для продолжения революционной работы. Пришел и денежный перевод.
23 марта Пятницкий входил в Московский Совет рабочих депутатов, помещавшийся в здании Капцовского училища. Друзья и соратники встретили его: Смидович, Ногин, Землячка…
— Что хочешь делать?
— Я послал запрос в ЦК. Что скажут, то и буду делать. Хотелось бы, правда, поработать среди электромонтеров. Это же моя новая профессия… Впрочем, вам с горы виднее.
— Мы намереваемся направить тебя организатором в Железнодорожный район, — сказала Розалия Самойловна.
— Осваивать новую профессию, — усмехнулся Пятницкий. — По мне, хоть к золотарям, лишь бы дело делать.
— Значит, договорились. Сообщим в Питер, что используем тебя здесь, по линии Московского Комитета.
Итак, вернувшемуся из ссылки Пятницкому вместе с Н. Н. Зиминым, А. М. Амосовым, М. И. Черняк и Г. Н. Аронштамом было поручено чрезвычайно важное дело: организовать экстерриториальный Железнодорожный район.
Среди железнодорожников были весьма сильные про-эсеровские и променьшевистские настроения. Их предстояло преодолеть и подготовить почву для создания железнодорожных органов и организаций во всероссийском масштабе.
Шли последние месяцы собирания сил и подготовки к решающему бою за Октябрь.
В июле — августе в Петрограде состоялся VI съезд партии, решения его нацеливали партию на вооруженное восстание. Делегатом съезда был и Осип Пятницкий.
УДЕРЖАТ ЛИ БОЛЬШЕВИКИ ВЛАСТЬ!
Пятницкий не присутствовал на историческом заседании ЦК 10 октября. Но в ЦК РСДРП (б) он должен был доложить точку зрения московских товарищей на возможность организации вооруженного восстания в Москве и, самое главное, встретиться с Владимиром Ильичем, который вот уже несколько дней назад возвратился из Выборга в Питер и непосредственно руководит деятельностью Центрального Комитета. Именно Ленину, человеку, которому он ни разу не солгал, никогда не говорил полуправды и от которого не скрывал своих сомнений, если даже они не отражали объективную картину происходящих событий, а зарождались где-то в уголках сознания и были, что ли, плодом собственной интуиции, следовало исчерпывающе рассказать о том, что представляет собою Москва сегодня.
«Письмо в ЦК, МК, ПК и членам Советов Питера и Москвы большевикам», написанное Лениным еще в Выборге, дошло до Москвы с опозданием. Его обсуждали на совещании руководящих партийных работников Москвы, которое состоялось на квартире доктора В. А. Обуха в Мертвом переулке. Здесь собрались вместе и руководители Московского областного бюро и МК, прочли письмо. «Очень может быть, что именно теперь можно взять власть без восстания: например, если бы Московский Совет сразу тотчас взял власть и объявил себя (вместе с Питерским Советом) правительством. В Москве победа обеспечена и воевать некому. В Питере можно выждать. Правительству нечего делать и нет спасения, оно сдастся»[6].
И сразу же начался горячий спор. Ломов, Осинский, да и Варвара Николаевна Яковлева заявляют: «Можем начать. Соберем небольшой, но крепкий кулак и ударим. Может, что-нибудь и получится». Но многие поддержали Пятницкого. А он сказал тогда, что Москва почина выступления на себя взять не может, но она может и должна поддержать выступление, когда оно начнется в Петрограде. «Почему же это не может? Извольте аргументировать!» — крикнул Осинский. «Пожалуйста, товарищ Осинский! Аргументы совсем простые, рабочие Москвы плохо вооружены; у МК слишком еще слаба связь с гарнизоном, а руководство Совета солдатских депутатов все еще в руках у эсеров и меньшевиков; ну и, наконец, сам-то гарнизон на три четверти разоружен — у преданных революции или только заподозренных в этом воинских частей изъяты пулеметы, трехлинейные винтовки, ручные гранаты и огнеприпасы, а со старыми берданками особо не повоюешь!»
Да, собравшиеся высказались за восстание, но часть согласилась на том, что Москва не может взять на себя почин выступления. Как выяснилось позже, это не расходилось и с ленинской точкой зрения. 8 октября в «Письме к товарищам большевикам, участвующим на областном съезде Советов Северной области» Владимир Ильич писал: «Под Питером и в Питере — вот где может и должно быть решено и осуществлено это восстание…»[7]