БОЛЬШОЕ ХОЗЯЙСТВО
В одно мартовское утро 1921 года Пятницкому позвонили из секретариата председателя СНК и передали просьбу Ленина приехать, как только он сможет освободиться.
Осведомившись, как идут дела в Цекпрофсоже, Владимир Ильич сообщил, что товарищи из Исполкома Коминтерна просят направить Пятницкого на работу в аппарат Исполкома и что именно по этому вопросу он и пригласил его к себе.
Пятницкого предложение это застало врасплох. Он полагал, что только начинает налаживать работу в Цекпрофсоже, что он еще нужен «железнодорожной державе». Но, считая себя рядовым бойцом большевистской партии, который никогда не отказывается от того, что ему поручают, он сказал Ленину, что готов выполнять любую работу, и только осведомился, что ему предстоит делать в Коминтерне.
Владимир Ильич объяснил: Пятницкому нужно будет наладить большое хозяйство Коминтерна, для чего ему придется возглавить организационный отдел, предварительно создав его. Кадры, финансы, связи с зарубежными партиями, транспортировка людей и литературы, одним словом, дела, превосходно знакомые товарищу Пятнице по годам большевистского подполья. И браться за это следует немедленно, так как предстоит III конгресс Коммунистического Интернационала.
В стекло били лучи весеннего солнца. Ленин стоял вполоборота к Пятницкому, и тот в не знающем пощады утреннем свете увидел нездоровую бледность лица, и резко выступающие морщинки, бегущие к вискам, и почти бескровные губы, диссонирующие со вспыхнувшей под солнечными лучами рыжинкой в густых, аккуратно подстриженных усах. Защемило сердце от тревоги за человека, которого он любил горячо и преданно, но боялся пожалеть, ибо чувство жалости не совмещалось с представлением о гиганте, поднявшем на своих ладонях земной шар, не школьный глобус из глянцевитого картона, а всю сферу тяжкой земной плоти. «Вам надо отдохнуть, Владимир Ильич… Поберегите себя!» — хотелось Осипу воскликнуть, но он знал, что Ленин тотчас же обернется, кольнет его насмешливо-удивленным взглядом и скажет: «Я совершенно здоров» — и этим даст почувствовать всю несвоевременность вмешательства в его личные дела.
Как всегда легко и ясно формулируя свои мысли, Ленин стал говорить о сложнейшем процессе постепенного превращения партий, принявших «21 условие», в революционные партии нового типа. В этом смысле предстоявший конгресс должен сказать веское свое слово. Сейчас разрабатываются тезисы по вопросу о тактике, и он не сомневается, что многие «левые» из Коммунистической рабочей партии Германии, а возможно, кое-кто из итальянских товарищей попытаются устроить этим тезисам обструкцию. Ведь они полагают всю деятельность Коминтерна как борьбу с центристами и полуцентристами. Но такая борьба уже проведена, а время движется не назад, а вперед.
Прощаясь, Владимир Ильич пообещал тотчас же позвонить председателю ИККИ Зиновьеву, с тем чтобы уже завтра Пятницкий мог взяться за налаживание «большого хозяйства».
Вечером Пятницкий сказал Юле, что переходит на другую работу, в аппарат Исполкома Коминтерна.
— Ты доволен, Пятница? — спросила Юля.
— Доволен я или недоволен, не суть важно. ЦК решил, значит так надо, — довольно сухо ответил Пятницкий, но тут же мысленно обругал себя за «медвежью манеру» общаться с женой. Да еще молодой. Да еще матерью.
— Видишь ли, Юлик, — начал Пятницкий, смягчая свой резкий, в гневе почти пронзительный голос, — на твой вопрос не так-то легко ответить. Я привык к железнодорожникам. Без хвастовства скажу, профсоюзную работу знаю назубок. И со старыми товарищами, конечно, жаль расставаться. Но все это чисто личное. Меня тревожит другое: пригоден ли я по своим качествам и знаниям для работы, на которую меня посылают. Ты только представь себе, сколь грандиозное дело осуществляет Ленин. Создано повое международное братство коммунистов всего мира. И мне говорят: ты должен наладить все это хозяйство. Речь, как ты понимаешь, идет не о политическом фундаменте этого великого сооружения. Он уже заложен. Прочный как гранит. Марксизм и многолетний практический опыт нашей большевистской партии. Но нужен хороший раствор, чтобы скрепить эти огромные глыбы. Вот мне и предстоит готовить такой раствор. А какой я, к черту, мастер, если знаю так мало… Даже языки! Кое-как объясняюсь по-немецки…
— Немецкий ты отлично знаешь. Просто превосходно! — быстро перебила Юля.
— А по-французски едва склеиваю самые простые фразы… Как же объясняться с людьми? Через переводчика? Но это же далеко не лучшая дорога к сердцам!
— С французским я тебе помогу, — пообещала она и, ободряюще улыбнувшись, выскользнула из комнаты — кормить сына.
Щемяще-нежное чувство разлилось в груди и подступило к самому горчу. Как случилось, что эта совсем молодая и такая красивая женщина стала его женой и вот родила ему сына? Что она нашла в нем? Почему предпочла многим, уж куда более интересным, общительным? Юлия Иосифовна Соколова. Так ее зовут. И вот Юлия Иосифовна Соколова в свои двадцать один год ни с того ни с сего влюбляется в человека на много лет ее старше, необразованного, ничего не понимающего в луне и сирени, по горло занятого работой, совсем плохо представляющего себя в роли ухажера… Она — дворянской крови. Он — из беднейшей семьи еврея-ремесленника. Черт знает какое несоответствие! И все же, и все же так получилось…
Помешивая ложечкой чай, давно остывший и темный, как кофе, Пятницкий бродил по недавнему прошлому, все еще полный изумления — а не сон ли это?
Случилось это чуть больше года назад, когда он пошел в больницу навестить находившуюся там Машу Черняк. Принес ей пакетик леденцов, полученных в пайке, да несколько скупых фраз одобрения и дружбы. Маша — хороший боевой товарищ по работе в Железнодорожном районе. На нее он всегда полагался и сейчас шел в больницу не только для того, чтобы навестить ее, но и узнать, как скоро сможет Маша вновь выйти на работу.
В больничном коридоре, возле большого окна с мутными разводами от грязной тряпки, застал Машу вместе с ее сестрой и еще какой-то женщиной в больничном, из коричневой бумазеи, халате и шлепанцах на босу ногу.
С сестрой Маши, работником политотдела 5-й армии, Пятницкий был немного знаком.
— Ну как Машу находите? — спросил Пятницкий, пожимая ей руку. — Ничего, мы ее скоро отсюда вытащим. Совсем молодцом выглядит.
— Познакомьтесь, товарищ Пятницкий, с моей подругой… Юля, где же ты?
Незнакомая Пятницкому женщина отошла немного в сторону, чтобы не мешать встрече друзей.
— Я здесь. — Она протянула Пятницкому легкую тонкую руку и назвала себя: — Соколова.
— Здравствуйте, товарищ Соколова, — сказал Пятницкий и скользнул взглядом по ее лицу. Оно показалось ему очень изможденным и неправдоподобно прекрасным.
— Юля тоже из 5-й. Она там в разведотделе работала. И вот доработалась до больницы, — тревожно и печально сказала Черняк.
«Пишмашинистка, должно быть», — решил Пятницкий, еще раз мельком оглядывая «барышню». Девчонка. Совсем девчонка! И он брякнул, не потрудившись отделать форму:
— А что же, милая барышня, вы там делали?
Эмма сказала:
— Соколова наша разведчица, товарищ Пятницкий. Несколько месяцев назад ее удалось вырвать из лап колчаковской контрразведки.
— Точнее, выловить из бочки с рассолом. Как селедку! — еще сильнее покраснев, вмешалась Соколова. — А вы — тот самый… Пятница… Фрейтаг?
Он пришел навестить Машу и назавтра, и еще через день. Но как-то само собой получалось, что Маша, чувствуя себя неважно, быстро уходила в палату, а он оставался с Соколовой, ну еще минут на десять… И гулял с ней по коридору или сидел на скамье возле того самого окна. И вдруг, спохватившись, вытаскивал часы и изумлялся — оказывается, промчалось не десять минут, а много больше часа.
— Ну, я пошел!