Когда же после разгрома Венгерской советской республики, после тяжких месяцев австрийского «гостеприимства» Кун добирается до Москвы и вновь встречается с Владимиром Ильичем, он просит направить его в Красную Армию — туда, где особенно трудно. И вот он — член Реввоенсовета Южного фронта, участник штурма Перекопа, личной храбростью вдохновляющий бойцов, а после освобождения Крыма — председатель Крымского ревкома.
Ленин обратил внимание Пятницкого на Куна. «Ему надо всячески помогать, всячески!» — настаивал Он во время обсуждения разработанных Пятницким мер по организационному укреплению аппарата ИККИ и обеспечению его кадрами.
Так что к Куну Осип подошел уже с ленинской меркой и был дружен с ним все четырнадцать лет совместной работы в Коминтерне.
Очень сожалел Пятницкий, что Елена Дмитриевна, теперь уже Лидия Вильгельм, уехала на подпольную работу в Германию в качестве представителя Коминтерна. Хотелось ему поработать в аппарате ИККИ вместе с Еленой Дмитриевной. Ведь у Стасовой, бывшей секретарем ЦК в период от VII до IX съезда партии, накопился немалый опыт организационной работы, ну, а понимали друг друга Абсолют и Пятница с полуслова. Именно ему пришлось осуществить всю связь с «Гертой», скоро ставшей членом Оргбюро ЦК Германской компартии.
В общем, за шестнадцать месяцев, прошедших между III и IV конгрессами, Пятницкий выполнил поручение Ленина и навел порядок в «большом хозяйстве» Коминтерна.
Несмотря на то, что настойчивые попытки Исполкома Коминтерна договориться о совместных действиях с руководством II и II½ Интернационалов, по существу, были сорваны Вандервельде и К0, выдвинувшими на конференции представителей Исполкомов трех Интернационалов (2–5 апреля 1922 года в Берлине) нелепейшие и откровенно наглые «предварительные условия»: отказ коммунистов от создания ячеек в профсоюзах, вывод Красной Армии из Грузии и реставрация там власти меньшевиков и т. п., — IV конгресс продолжал последовательную борьбу за создание единого пролетарского фронта. Предполагалось, что в конце своей работы IV конгресс обратится с открытым письмом к международному конгрессу мира, который собирался в Гааге, и опять же к лидерам II, II½ и Амстердамского Интернационалов… Но сейчас внимание всех делегатов было приковано к Владимиру Ильичу, оживленному, энергичному, казалось бы, поборовшему недуг и безмерную, годами накопившуюся усталость. Ленин поднялся на трибуну IV конгресса, чтобы сделать доклад «Пять лет российской революции и перспективы мировой революции». И как всегда, он был предельно смел и ироничен в оценке допущенных ошибок, которые он называл огромным количеством глупостей.
Ленина слушали с напряженным вниманием. Иногда он шутил легко и непринужденно, и зал взрывался от понимающего, одобрительного смеха. И тогда лицо оратора освещалось мимолетной, чуть лукавой и удовлетворенной улыбкой.
Владимир Ильич еще раз подчеркнул, что резолюция об организационном построении коммунистических партий и о методах и содержании их работы, принятая на III конгрессе, — правильная и прекрасная по существу, была слишком русской, а следовательно, и не вполне понятной, а значит, и невыполнимой для зарубежных товарищей. Он говорил о необходимости учиться всей партии, всем трудящимся России — учиться в общем смысле, а иностранным товарищам в специальном, чтобы действительно постигнуть организацию, построение, метод и содержание революционной работы. И вот, чуть подавшись вперед и прочно с двух сторон ухватившись за края трибуны сильными прямыми пальцами, Ленин бросил в зал последнюю, совсем простую фразу: «Если это совершится, тогда, я убежден, перспективы мировой революции будут не только хорошими, но и превосходными»[15].
Какой-то огненный ураган поднял, нет, сорвал всех делегатов и гостей конгресса со своих мест. Они аплодировали и кричали: «Да здравствует наш товарищ Ленин!»
Волны ликующего шума все нарастали, и Ленин, досадливо махнув рукой, быстрыми шагами прошел с трибуны в президиум, Пятницкий совсем близко увидел осунувшееся и побледневшее его лицо и бисеринки пота на совсем мраморном лбу и переносице. И тревога за Ленина больно сдавила сердце.
Действительно, Владимир Ильич больше не бывал на заседаниях конгресса. Но это вовсе не означало, что он отошел от непосредственного руководства его работой. Именно по настоянию Ленина конгресс решил не принимать еще в окончательном виде программу Коминтерна, проект которой был написан Бухариным.
В связи с обсуждением доклада о деятельности Международной рабочей помощи Ленин обратился к секретарю Межрабпома Вилли Мюнценбергу с письмом, в котором высоко оценил итоги производственной помощи международного пролетариата Советской стране.
IV конгресс большое внимание уделил анализу положения братских партий Франции, Италии, Чехословакии, Польши, США, Югославии, Дании и других стран. И Владимир Ильич нашел в себе силы встречаться с делегатами конгресса от этих партий и обсуждать с ними политику и тактику революционных действий. Исключительные по своей важности были встречи Владимира Ильича с руководителями итальянской партии А. Грамши, А. Грациадеи, А. Бордигой, придерживавшимися различных взглядов на объединение. Его дружеские советы и терпеливые разъяснения помогли итальянским товарищам занять единую позицию при голосовании резолюции по итальянскому вопросу. Они, безусловно, запомнили парадоксальную на первый взгляд фразу из доклада Владимира Ильича на конгрессе: «Может быть, нам окажут большие услуги, например, фашисты в Италии, тем, что разъяснят итальянцам, что они еще недостаточно просвещены и что их страна еще не гарантирована от черной сотни»[16].
Учиться революционному действию стало призывом IV конгресса, обращенным ко всем его уже оформившимся и формирующимся секциям.
Сразу же по окончании конгресса при образовании его руководящих органов Осип Пятницкий вместе с Коларовым, Штеккером, Куусиненом и Ракоши был введен в секретариат ИККИ и в его оргбюро.
Участие Ленина в работах конгресса окрылило Пятницкого. Он никогда не позволял себе пользоваться старой дружбой с Владимиром Ильичем и Надеждой Константиновной. Он ни разу не снял телефонную трубку и не позвонил в секретариат Председателя СНК, чтобы договориться о встрече с Лениным. Он считал, что не имеет права отнимать у Владимира Ильича даже минуту его времени, принадлежащего всему человечеству. Но в любом затруднительном для себя случае, а их в конкретной практике деятельности Коминтерна было, конечно, множество, он думал, что есть Ленин, который все поймет и поможет найти самые верные решения, и одно это сознание делало его мудрее, спокойнее, решительнее, если этого требовала создавшаяся обстановка, и осторожнее, когда осторожность вытекала из принятой в том или ином случае тактики. Он шутя говорил Юле, что чувствует прочность своего секретарского кресла потому, что посадил его в это кресло сам Владимир Ильич. И Пятницкий был по-настоящему счастлив, видя, что Ленин вновь взял в свои руки рулевое колесо Коминтерна. Стало быть, действительно поправляется…
Но прошло всего лишь тридцать два дня после выступления Ленина на IV конгрессе, только тридцать два дня! — и здоровье его резко ухудшилось. Вот они, мельчайшие капельки пота на побледневшем лице! Нет, он не сдается, он продолжает работать, диктует письма, статьи, через Надежду Константиновну и своих секретарей обращается к товарищам по работе, дает поручения, советы…
И вдруг еще один жестокий удар болезни 10 марта 1923 года, приведший к потере речи. Первый белый бюллетень, выклеенный на улицах и площадях Москвы. Ошеломляющий, беспощадный!..
Пятницкий знал хорошо болезнь, поразившую Владимира Ильича, знал, что не на что надеяться, и все же надеялся. И когда наперекор очевидности Ленину вновь стало немного лучше и Надежда Константиновна, позвонив однажды Пятницкому по телефону, с притушенной робкой радостью сказала, что Ильич начал ходить и даже пробует научиться писать левой рукой, Пятницкий неожиданно поверил, что чудо произошло. Крупская предупредила: Ленин хочет знать, что делается в Коминтерне, и просила Пятницкого подготовить короткое сообщение «о самом-самом главном». Обещала заранее сказать о дне приезда в Горки.