- Белобородые отцы, седовласые матери, братья и сестры! По древнему обычаю - верховный вождь в племени тот, кто старше всех в старшем роду. Не так ли, почтенный Дато?
- Так, - высокомерно кивнул дряхлый Дато.
- Старший род у дривиков - род Дато. Досточтимый Дато - старший в роду. По закону - он главный вождь. Не так ли, премудрый Дато?
- Так.
Дато с достоинством пригладил зеленоватую от времени бороду. Кого изберут предводителем саков аранхских? Конечно, Дато. Без всяких сомнений.
Удивительно!
Никакой пользы не принес бы союзу племен этот немощный старец. Белый отец был стар, но бодр, даже могуч. Дато же давно ступал по краю могилы. Разве мало тебе почета, которым ты окружен, как старший? Мало того внимания, с которым слушают люди твои советы, твои наставления, не всегда удачные? Будь доволен. Откажись, зная слабость свою, от высокого звания.
Так нет же! Тебе нестерпимо хочется, как хочется пить в жару, усесться на белый войлок предводителя. Годен, не годен, подходишь, не подходишь - лишь бы поважничать, покрасоваться на видном месте.
Тщеславие, ты не болезнь?..
За каждой фразой, ясно и четко произнесенной Томруз, следовал гул многотысячной толпы - так молнию сопровождает грохот грома.
- О! Саки любят говорить и слушать, - заметил длиннобородый купец из Сугды. - Слово для них все равно, что копье или меч. Они верят в его таинственную силу. Колдуны, этой верой пользуясь, одной лишь словесной угрозой уничтожают неугодных сородичей. Помню, однажды знахарь из саков тиграхауда сказал молодому дривику: "Проклятый, ты умрешь в первое новолуние". И молодой дривик, здоровый, как бык, быстро зачах и умер.
- Я не против законов, установленных отцами, - продолжала Томруз. Кто против дружбы, сплоченности, поддержки взаимной? Полезные и добрые обычаи старины помогали и помогают жить. Они не отомрут никогда - пусть пройдет хоть тысяча лет. Но всякий ли вчерашний обычай годится сегодня? Похлебка, свежая и вкусная утром, к вечеру портится. От нее недолго заболеть. Не так ли, саки?
Подобно громадной стае грачей, сорвавшихся с кустарника, родились в человеческой толще и пронеслись над нею, налетая очередь за очередью, громкие крики.
Они усиливались от мгновения к мгновению: - Истинно так, Томруз!
- Ты права, как всегда, Томруз!
- Хвала тебе, добрая, мудрая Томруз!
Смуглое лицо женщины раскраснелось от близости костра, от жары и приняло цвет гранатовой кожуры. В багряной одежде, полыхающая, как пламя, Томруз, казалась богиней, вышедшей из огня.
Она отерла пот с полной шеи и заговорила вновь:
- По преданию наши предки бродили в зарослях, ели червей. Мы, их потомки, кочуем в пустыне, пасем скот. Значит, меняется жизнь? Да. Справедливо ли, чтоб новая жизнь подчинялась старым законам? Пока караван идет вдоль реки, он живет по закону долины. Погонщики пастбищ не ищут, бурдюки не заливают влагой - и трава, и вода под рукой. Но если беспечность законов долины караван понесет в пески? Он погибнет. Не так ли, саки? Возьмите змей. Они каждый год сбрасывают кожу и одеваются в новую. Почему? Для чего? Змеи растут. Старая кожа становится тесной, душит их. Так и люди. Они тоже растут. Люди должны сбрасывать тесную кожу устаревших законов и устанавливать новые. Иначе они задохнутся.
Чем ясней высказывала свою мысль Томруз, тем сумрачней становился Дато. Но Томруз не боялась. Горячие волны несокрушимой силы, незримо исходившие от окружающих, окутывали, прикрывали женщину, как самый надежный панцирь. Согревали ей кровь. Сообщали словам мощь и жгучесть.
- Пока жизнь была проще и людей в племенах было меньше, на белой кошме мог сидеть любой человек. Мудрый или недалекий, здоровый или больной, смелый или трусливый - все равно! Лишь бы он был самым старшим среди стариков. Но теперь - иное время. Народ расплодился. В пустыне тесно, не хватает пастбищ. Сократилось поголовье скота. Усилились соседи на западе. Прибавилось тревог, забот и опасностей. Я не говорю: вождем непременно должен быть юнец. Нет! Я говорю: пора выбирать вождя не по возрасту, а по уму, по умению. Пусть он будет стар, но не ветх, пусть будет молод, но не глуп. Чтоб думал не о своих бессчетных немощах или юношеских забавах, а без устали, не жалея сил, заботился о нуждах людей. Изберем вождем человека доброго, но, когда нужно, и строгого. Человека скромного, но, когда нужно и твердого. Человека зоркого, сильного и стойкого! Такой человек есть. Я кричу за Хугаву!
Возмущенно загалдел, замахал руками Дато. Но ропот его утонул в реве бесчисленных глоток, как тонет свист испуганного суслика в басовитом рокоте внезапно грянувшего урагана.
- Хугава!
- Где Хугава?
- Пусть он покажется!
Томруз поклонилась народу и спустилась с холма.
К священному костру поднялся Хугава. Собаки завизжали от радости, запрыгали, гремя бронзовыми цепями.
От Хугавы знакомо и вкусно пахло кизячным дымом, овчиной, овечьим сыром, сыромятной кожей, полусырой, зажаренной на углях, кониной, конским потом, попонами. Милый собачьему сердцу, привычный дух.
Смущенный пастух неловко потоптался на месте и досадливо махнул рукой.
- Ты что, тетушка Томруз! Смеешься, что ли, над Хугавой? Посмотрите на меня, люди. Ну, какой я для вас главный вождь? С табуном бы управиться - и то хорошо. Нет, не смогу я быть вождем, не сумею. Лет через десять, если дозволит небожитель, может, и подойду. А сейчас...
Пастух разыскал глазами Спаргапу, ерзавшего на траве, будто он сидел на гнезде, набитом скорпионами. Разыскал - и лукаво улыбнулся своему тайному замыслу.
- Отец Дато сказал: избрать самого умного, опытного, достойного из нас. Я знаю такого! Это Спаргапа, сын покойного старейшины...
И Хугава указал рукой на сразу же притихшего юнца.
По тысячам лиц, словно тень откуда-то набежавшего облака, скользнуло глубокое недоумение. Тишина вокруг холма выражала немой вопрос. Затем послышался чей-то удивленный возглас:
- Ты шутишь, Хугава?
Смех. Подхваченный десяткам и сотнями мужчин и женщин, он перерос в добродушный, беззлобный хохот. Никто не хотел обидеть Спаргапу. Но такой уж нелепой показалась кочевникам мысль, что десятками тысяч людей управлял бы мальчишка шестнадцати лет.