- Знаешь, о чем я сейчас думаю? - уныло сказал Утана. - Человек грязная тварь. Он такой же зверь, как тигр, волк, гиена, только ходит на двух ногах. И у него нет хвоста. И вся разница. Жажда убийства - в сердце у человека. И никогда не переделать, не образумить двуногого хищника, хоть семь шкур с него сдери, хоть все зубы ему выломай, все когти вырви! Вот пример. - Он брезгливо кивнул в сторону заговорщиков. - С этого дня я отрекаюсь от людей. Я ненавижу их. Вернувшись домой, я сожгу и утоплю сокровища, в горы уйду навсегда, поселюсь один в пещере. Будь проклят человеческий род!
Он ожесточенно сплюнул и быстрым шагом вышел из шатра.
Долго ломал голову Михр-Бидад над горькими словами Утаны. Может, прав Утана? Нет. Человек - человек. Нельзя его путать с выродками, подобными Гау-Баруве. Не может быть, чтоб вечно и без конца продолжалась грызня людей между собой.
Неужели не найдется средство образумить двуногих зверей, толкающих мирных пастухов и пахарей на убийство и кровопролитие?
Неужели не найдется?
Должно найтись такое средство.
Должно найтись.
Где?
Михр-Бидад внимательно поглядел на свои шершавые большие руки. Руки мужчины, руки труженика. Руки простого человека.
Дым. Дым. Дым.
Дым клубится над холмами, вырываясь из-под котлов священных.
Томруз собрала народ в круглой котловине - не той, где сгинула мощь персидская, а в другой, с чистым родником посередине, со свежей травой и цветами.
По левую руку от Томруз уселись на пологом склоне массагеты и хорезмийцы в рогатых шапках, сугды и бактры в шапках круглых, по правую саки заречные и тиграхауда в островерхих колпаках. На склонах котловины перед Томруз и за нею расположились отряды саков аранхских.
На полянке у родника опустились на колени персы в рваных, но заботливо отряхнутых одеждах, с поясами, надетыми на шеи в знак покорности.
Рядом с Томруз, усевшейся на груду персидских щитов, секир и мечей, накрытых персидскими знаменами, стояла, прямая и бесстрастная, точно идол на могильном холме, жена Хугавы.
В пяти шагах от этих двух молчаливых и спокойных женщин, неподалеку от персов, обливалась слезами третья. Райада, дочь Фрады. Род Фрады, искупая вину старейшины, до последнего взрослого мужчины, до последней взрослой женщины пал в бою у страшной котловины. Старухи, матери и дети рода еще не вернулись с берегов Яксарта, и Райада оказалась одна, всем чужая, среди тысяч саков - мужчин и женщин.
Она уцелела - отсиделась за холмами.
Она не знала, зачем ее сюда привели. Боялась. Неужели убьют? Райада ни в чем не виновата. Дочь не ответчица за отца. Да и отец чем провинился? Он из-за дочери старался - хотел, чтобы ей было хорошо. Плохо разве, когда родители любят детей? Не стреляла в персов? Что тут такого? Не хватило сил натянуть лук. Она - маленькая сакская женщина.
Томруз кивнула влево.
Четверо могучих саков, кряхтя и пригибаясь от тяжести, вынесли на лужайку, красную сумку с белым кречетом.
Глаза Райады остекленели.
Она узнала сумку Спаргапы.
Саки нашли ее в персидском обозе.
- Райада! - сказала Томруз. - Ты хотела блестящих побрякушек? Получай.
Четверо саков подтащили сумку к Райаде, с трудом приподняли и опрокинули. На Райаду с журчащим звоном хлынул золотой поток.
Браслеты. Кольца. Серьги. Пряжки. Цепи, снятые Спаргапой с воинов Куруша, убитых у моста. Тяжелая пряжка оцарапала ей лоб, к губам тонкой струйкой потекла кровь.
Утопая в золоте, ослепленная его холодным блеском, оглушенная тоскливым звоном его, Райада растерянно раскрыла алый рот.
Говорят, так и сидит она до сих пор в той котловине.
Томруз кивнула направо.
Четверо могучих саков поднесли ей кожаный мешок, наполненный красной жидкостью.
- Сыны Айраны! - сказала Томруз. - Глядите и запоминайте. И расскажите там, у себя на родине, о том, что видели сегодня. Может, они поймут...
Майра развернула пятнистый платок и подала Томруз отрубленную человеческую голову. Томруз встряхнула голову за волосы, окрашенные хною.
На пленных персов молнией пал ужас.
То была голова Куруша.
Когда-то, собираясь жениться на хозяйке степей, Куруш сказал: "Я, видно, голову потеряю из-за этой Томруз". Он не ошибся.
- Ты хотел крови? Пей!
И Томруз глубоко, до плеча, погрузила руку с головой Куруша в мех с персидской кровью.
- И все?! - расхохотался Утана. - Ради этого, Куруш, ты тащился в такую даль? Сколько шуму было, сколько споров... Сколько людей погубил напрасно. А ведь мог свернуть себе шею, не выходя из дому. Тихо, без хлопот. Ха-ха-ха!
Саки закричали. В их крике звучала скорбь о погибших, и ненависть к тем, кто нарушил их мирную жизнь. И гордость победой. И - предупреждение.
Они сидели усталые, но довольные. Все позади. Тяжелая работа закончена. Но глаза их говорили - если понадобится, саки сейчас же, даже не отдохнув, опять возьмутся за эту нелегкую, нежеланную, но нужную работу.
Оттерев ладони о неприятельское знамя, Томруз вынула из-за пазухи половинку амулета с разрубленным кречетом, приложила ко лбу и заплакала:
- Спаргапа, сын мой. Бедный Спар. Где ты? Спаргапа, родной... где ты? Где бродит твой бесприютный дух? Спар, мой дорогой. Прости свою дряхлую мать. Не уберегла я тебя. Не уберегла. Утащила тебя Пятнистая смерть. Не уберегла...
Она поднялась на груду вражеских секир и мечей, зловеще сверкавших из-под скрученных ветром разбойничьих стягов, запрокинула голову, подалась грудью вперед, откинула руки назад в отчаянном порыве.
Как соколиха - крылья в звенящем полете.
Как богиня мщения, что спешит к месту преступления.
Над черными полями, где ржавеют в золе наконечники стрел, развалинами жилищ, засыпанных пылью, над могилами сыновей, давно истлевших, и над колыбелями недавно рожденных сыновей тысячи лет звучит, не умолкая, скорбный и грозный крик матерей:
- Пятнистая смерть! Когда ты сгинешь? Люди, убейте Пятнистую смерть!