Несколько лет назад ему удалось угодить подарком самому государю Михаилу Федоровичу, боявшемуся за здоровье своей царственной матери – великой инокини Марфы (в миру Ксении Шестовой), очень чуткой к московским морозам.
Речь идет о коротких штанах, застегивающихся под коленом, которые во Франции называются culotte, а после того как королева Екатерина Медичи приспособила эти штаны в качестве нижнего белья для женщин, стали называться calzoni.
В благодарность за этот подарок государь оказал великую честь, приказав писать Звонарева с «вичем» – Матвеем Петровичем, а не Матвеем Петровым, как прежде, – а также освободил от дополнительных налогов, любого же его обидчика велел наказывать вдвое строже, чем установлено законом для всех прочих.
Недавно Звонарев подвергся нападению ночных разбойников возле своего дома в Толмачах и, по моим сведениям, умер или находится при смерти.
Матвей Звонарев,
тайный агент, записал в своих Commentarii ultima hominis:
Возницы на Замоскворецком мосту – меховые шапки, зипуны, полосатые халаты, войлочные шляпы, бритые затылки и рыжие бороды – орали друг на друга и хлестали лошадей, повозки сталкивались и скрипели, верблюды трубили, псы лаяли, пешеходы едва успевали уворачиваться от кнутов и падавших с телег бочек, немецкие пехотинцы пытались прорваться через толпу, лупя в огромные барабаны и хрипло матерясь по-русски, над куполами соборов, над толпой у торговых рядов, кипевшей на Красной площади, поднимались густые дымы, мужчины мочились на кремлевскую стену, окутанные едким желтым паром, в воздухе кружили хлопья сажи и редкие снежинки…
Чуть отодвинув кожаную занавеску, я глубоко вдыхал запахи березового дегтя, яблок и конского навоза, переводя взгляд с кремлевских башен на тлеющие в глубине Зарядья кресты Ивановского монастыря.
Когда-то на этом небольшом промежутке земли началась и завершилась русская Смута. Сюда, на Красную площадь, выволокли нагое тело мертвого Лжедмитрия I, которое бросили на прилавок торговки рыбой, а сверху – тело его любимца Петра Басманова.
Здесь в марте 1611 года бушевало страшное сражение, после которого шведский агент Петр Петрей де Ерлезунда написал: «Таков был страшный и грозный конец знаменитого города Москвы», полагая, что Москва «разорена и разрушена до основания».
А как звонили колокола и плакали от радости тысячи людей, стоявших на коленях, когда Кремль был освобожден от поляков.
И как сжималось мое сердце, когда мне пришлось выносить на руках из возка крохотного сына Марины Мнишек – Ивана, чтобы передать его палачу.
Малыша казнили осенним ненастным вечером за Серпуховской заставой.
Эта казнь была скорее необходимой, чем неизбежной: имя мальчика было дьявольским паролем для всех врагов России.
А через месяц из кельи Ивановского монастыря, где вода стояла до колен, вынесли мать Ивана – Марину Мнишек, глаза которой превратились в лед, черный от слез.
Бедная девочка, игрушка в руках циничных и жестоких политиканов, вышедшая замуж за нелюбимого чужака, а после его смерти без памяти влюбившаяся в другого самозванца – Лжедмитрия II, шкловского еврея, от которого и зачала сына, повешенного впоследствии рядом с кладбищем для самоубийц.
Тогда казалось, что этими символическими смертями Смута наконец-то завершилась…
Я задернул занавеску, откинулся на спинку сиденья и вернулся мыслями к предстоящей встрече с Великим Государем и Патриархом всея Руси Филаретом, который ждал меня в доме на Варварке, с незапамятных времен принадлежащем роду Романовых.
Выбор места был странным: дом пустовал больше двадцати лет, с той самой ночи, когда Годунов обрушил всю свою злобу на семью Романовых, уничтожив многих из них, но думал я не об этом – мне предстояло доложить старшему Государю о поездке в Суздаль, чуть не закончившейся для меня гибелью.
В первых числах сентября стало известно о смерти в суздальском Покровском монастыре инокини Ольги – в миру Ксении Годуновой, и в тот же день меня вызвали в Кремль.
Кир Филарет был краток: мне предстояло немедленно отправиться в Суздаль, чтобы лично удостовериться в смерти дочери Годунова.
В последние месяцы она чувствовала себя плохо, о чем сообщила в письме царю Михаилу, попросив похоронить ее в Троице, рядом с отцом. Душеприказчиком своим она назначила боярина Никиту Вельяминова-Зернова Обинякова.