Чуть ночь, они топили печь,Плясали тени по обоям,Огня лепечущая речьБыла понятна им обоим.
Помешивали кочергойПечное пышущее чрево,И не был там никто другой –Леса направо и налево,
Лишь дождь, как полуночный ткач,Прошил по странному наитьюГлухую тишь окрестных дачСвоею шелестящей нитью.
Казалось, осень началась.В июле дачники бежалиИ в эти дни, дождя боясь,Сюда почти не наезжали.
Весь мир, помимо их жилья,Был как бы вынесен за скобку, –Но прогорали уголья,И он вставал закрыть заслонку.
Чуть ночь, они топили печь,И в отблесках ее свеченьяПлясали тени рук и плеч,Как некогда – судьбы скрещенья.
Волна пахучего тепла,Что веяла дымком и прелью,Чуть колебалась и плылаНад полом, креслом, над постелью,
Над старой вазочкой цветной,В которой флоксы доживали,И над оплывшею свечой,Которую не зажигали.
2. Преждевременная автоэпитафия
Весенний первый дождь. Вечерний сладкий час,Когда еще светло, но потемнеет скоро.По мокрой мостовой течет зеленый глазПриветствующего троллейбус светофора,Лиловый полумрак прозрачен, но ужеГорит одно окно на пятом этаже.
Горит одно окно, и теплый желтый свет,Лимонно-золотой, стоит в квадрате рамы.Вот дождь усилился – ему и дела нет:Горит! Там девочка разучивает гаммыВ уютной комнате, и нотная тетрадьСтоит развернута. Сыграет, и опятьСначала… Дождь в стекло. Потеки на стекле –
Забылись с осени… И в каждом из потековДробится светофор. Под лампой, на столеЛежит пенал и расписание уроков,А нынче музыка. Заданье. За дверьми –Тишь уважения. И снова до-ре-ми.
Она играет. Дождь. Сиреневая тьмаВсе гуще. Окна загораются, и вот ихВсе больше. Теплый свет ложится на томаНа полке, за стеклом, в старинных переплетах,На руки, клавиши и, кажется, на звук,Что ровно и легко струится из-под рук.
И снова соль-ля-си… Соседнее окно –Как рано все-таки смеркается в апреле! –Доселе темное, теперь освещено:Горит! Там мальчик клеит сборные модели:Могучий самолет, раскинувший крыла,Почти законченный, стоит среди стола.
Лишь гаммы за стеной – но к ним привычен слух –Дождем перевиты, струятся монотонно.Свет лампы. На столе – отряд любимых слуг:Напильник, ножницы, флакончик ацетона,Распространяющий столь резкий аромат,Что сборную модель родители бранят.
А за окном темно. Уже идет к шести.Работа кончена. Как бы готовый к старту –Картинку на крыло теперь перевести –Пластмассовый гигант воздвигнут на подставкуИ чуть качается, еще не веря сам,Что этакий титан взлетает к небесам.
Дождливый переплеск, и капель перепляс –Апрельский ксилофон по стеклам, по карнизу,И мальчик слушает. Он ходит в третий классИ держит девочку за врушку и подлизу,Которой вредничать – единственная цель,А может быть, влюблен и носит ей портфель.
Внутри тепло, уют… Но и снаружи – плескДождя, дрожанье луж, ночного ксилофонаНегромкий перестук, текучий мокрый блескФар, первых фонарей, миганье светофора,Роенье тайных сил, разбуженных весной:Так дышит выздоравливающий больной.
Спи! Минул перелом; означен поворотК выздоровлению, и выступает мелкоНа коже лба и щек уже прохладный пот –Пот не горячечный. Усни и ты, сиделка:Дыхание его спокойно, он живет,Он дышит, как земля, когда растает лед.
…О тишь апрельская, обманчивая тишь!Работа тайных сил неслышна и незрима,Но скоро тополя окутает, глядишь,Волна зеленого, пленительного дыма,И высохнет асфальт, и посреди двораПо первым классикам заскачет детвора.
А следом будет ночь, а следом будет день,И жизнь, дарующая все, что обещала,Прекрасная, как дождь, как тополь, как сирень,А следом будет… нет! о нет! начни сначала!Ведь разве этот рай – не самый верный знак,Что все окончиться не может просто так?
Я знаю, что и я когда-нибудь умру,И если, как в одном рассказике Катерли,Мы, обнесенные на грустном сем пиру,Там получаем все, чего бы здесь хотели,И все исполнится, чего ни пожелай, –Хочу, чтобы со мной остался этот рай:
Весенний первый дождь, вечерний сладкий час,Когда еще светло, но потемнеет скоро,Сиреневая тьма, зеленый влажный глазПриветствующего троллейбус светофора,И нотная тетрадь, и книги, и портфель,И гаммы за стеной, и сборная модель.