— А тики-так, тики-так, тики-так-тики… вжик! — рокотало над обрывом, заглушая шум прибоя.
Наконец произошло главное равнение: сердца всех дам и всех зеркальщиков забились в одном ритме и в одной фазе — пунктиры ало пульсирующих комков. И мое сердце сокращалось в этом ритме, я тоже переживал боевой восторг.
— Бабоньки-и… товсь!
Подобно тому, как бомбардир перед выстрелом прочищает банником дуло своей мортиры, так и Адвентита круговыми движениями намоченной спиртом ветоши, которую подал ей зеркальщик-адъютант, протерла свои оптические поверхности. Это же по команде «товсь» сделали на всех помостах.
— Мужички-и, средними зеркалами… свет! (Средний зеркальщик на каждом помосте, повернув зеркало, отразил солнечные лучи в спину своей дамы. Строй вдов желтовато засиял.) Бабоньки-и… в фор-бом-брамсель фок-мачты — целься! — и ее превосходительство (а за ней и весь строй) прицельно выставила перед лицом кисти.
Я тоже соорудил из ладоней «подзорную трубу» и увидел, как верхний парус передней мачты фрегата вдруг ослепительно засиял — будто его осветило отдельное солнце. «И ни одна не ошиблась, знают, — отметил я в уме. — Видно, не первый это для них корабль».
— Помалу-у… чирком слева направо… пли!
Огненное пятно на парусе превратилось в слепящий штрих. Верхушка мачты враз окуталась дымом, вспыхнула, отломилась и рухнула на палубу вместе с горящим парусом и флагом. На фрегате возникла паника, но капитан ее быстро прекратил. Матросы забегали с баграми, ведрами. Через минуту дымящийся обломок фок-мачты полетел в воду.
Будь я капитаном этого злосчастного фрегата, конечно, сразу же приказал бы уходить от непонятной опасности на всех уцелевших парусах; тем более и ветер был попутный. Но командовал не я, а тот капитан, вероятно, был самолюбив, отважен и мечтал о славе. Он развернул корабль в боевую позицию. Фрегат дал по обрыву залп из всех двадцати пушек правого борта. Дистанция была предельная, вышел недолет, ядра лишь взбили фонтаны брызг у самого берега.
Несколько капель попало на «боевую поверхность» Адвентиты.
— Ах, та-ак! — рыкнула она, отираясь, и глянула на меня с такой внутренней выразительностью, что на сей раз из всех ее прелестей я воспринял лишь скелет: будто сама смерть зыркнула на меня пустыми глазницами. — А ну, брысь, пока не испекла!
Я и сам не помнил, как оказался внизу.
— Мужички-и, всеми зеркалами… свет! (Строй вдов засиял тройным накалом). Бабоньки-и… Первые — но носу распределенно, вторые — по центру точкой на прожог, третьи — по корме распределенно-о… целься-а!
Дамы снова прицельно выставили ладони. В свою «подзорную трубу» я видел, как окутавший фрегат дым от залпа будто пронзили острия огненных кинжалов: они воткнулись в нос, корму и борт под пушечной палубой.
— По грубияна-ам!.. залпом!.. пли!!!
Корма и нос запылали сразу, как смоченная нефтью пакля. Середина чуть запоздала, но там за веерной вспышкой последовал грохот оглушительного взрыва. Видимо, световой луч, прожигая борт и переборки, попал в кюйт-камеру. Корабль разломился, охваченные пламенем половины стали погружаться в воду.
И дамы с зеркальщиками на помостах, и тикитаки-болельщики вокруг — все вопили, ревели, визжали от восторга. Один я, понимая, что сейчас, с какой стороны ни взгляни, мое «инто» выражает ненависть и отвращение к этому острову и его жителям, поскорее удалился в заросли. Подумать только: сорокапушечный фрегат, украшение британского флота, владыки морей, уничтожен в одну минуту… и чем? Задами перезрелых матрон.
Глава пятая
Автора вызывают в Академию наук. Он отвечает на странные вопросы. Недоумение автора. Диспут о первоосновах материи. Автор принимает участие в диспуте
Приношу извинения читателю, что, увлекшись одной темой, я нарушил хронологичность повествования.
Только через полгода я был вызван в Тикитакскую академию наук на собеседование. Правда, нельзя сказать, что обо мне забыли: из академии не раз запрашивали Имельдинапо видеосвязи, как мои дела. Сотрудники АН — в частности, те два медика, приятели тестя, — наведывались узнать о моих успехах. «Успех», увы, был пока лишь один, с Агапитой. В остальном мне похвалиться было нечем. Имельдин куда лучше знал английский, чем я тикитанто. Кости мои, несмотря на ежедневные щедрые инъекции тиктакола, упорно не желали прозрачнеть. Приятели-медики утешали тестя тем, что и с другими темнотиками было так же; но тот, человек самолюбивый и неудачливый, все надеялся, что у него со мной получится лучше, чем у других с другими, — и отвечал на запросы, что я еще не готов. Наконец у академиков лопнуло терпение, и прибыл приказ представить меня таким, как есть.