— Но позвольте, — сказал я, забыв, что горничная не понимает моего языка, — разве можно явиться к столу в таком наряде?
Действительно, мой кафтан был сильно помят и потерт, левая пола отрезана гильотиной, панталоны разорваны в нескольких местах, а сквозь дырку башмака выглядывал не особенно чистый чулок.
Но если горничная не понимала слов, то она отлично поняла мои жесты. Ни слова не говоря, она выбежала из комнаты и вернулась с большим зеркалом. Я пытался объяснить ей, что нуждаюсь больше в игле и нитке, но она, смеясь, подсовывала мне все то же зеркало.
Я взял его — и чуть не выронил из рук.
Да, несомненно, это был я: это мой нос — точно с таким носом изобразил меня < … > через сто лет после моей смерти. Это мои глаза, мой рот, мои волосы. Но где морщины на лбу и у рта, где седина на висках, кто успел так прекрасно завить и причесать меня?
Я в недоумении посмотрел на горничную — та снова захохотала. Чувствуя что-то неладное, я опять посмотрелся в зеркало, обратив внимание на свою одежду, — и чудо. Кафтан мой оказался столь же новым, как и десять лет назад, когда я получил его от портного. Мой кружевной воротничок приобрел снежную белизну, и даже мои башмаки оказались сшитыми из лучшего русского сафьяна.
— Прекрасное зеркало, — сказал я, — но…
И опять показал на зияющие дыры своего костюма. Горничная покачала головой, словно хотела сказать:
— Ничего не вижу, — и тотчас же повела меня к столу.
Беспокоился я напрасно. Все приглашенные были в будничном платье — правда, ни у кого не было таких дыр на штанах, но зато качеством материала кафтан мой мог соперничать с одеждой любого из приглашенных. А самое главное — никто не дал мне понять, что находит в моей одежде какие-нибудь изъяны.
— А может быть, они видят то же, что видел я в волшебном зеркале?
Это соображение успокоило меня, и, быстро освоившись, я приобрел обычную развязность.
Место мне было отведено на конце стола, где сидели провинциальные чиновники, приехавшие с докладом к государю. Среднюю часть стола занимали придворные особы, ведущие личное хозяйство императора и жившие постоянно во дворце. Ближе к королю сидели министры, главный судья, которого я узнал по длинному носу, правители областей и военачальники.
Из женщин, кроме королевы, довольно молодой и красивой, и ее фрейлин, была только кубышкообразная жена военного министра.
Кушанья подносились не всем одинаковые, а от некоторых, особенно дорогих и вкусных, на нашем конце стола считалось хорошим тоном отказываться. Я не знал этого обычая и брал все, что мне предлагали, а какой-то особо вкусной рыбы наложил на свою тарелку так много, что этого кушанья хватило не всем.
Кухня императора не отличалась ни обилием, ни утонченностью. Предпочиталось жареное мясо и рыба, а на наш конец подавали колбасы, очень вкусно приготовленные и гарнированные капустой, которую они умели готовить 120 различными способами.
Пили из больших и тяжелых кружек напиток, по вкусу напоминающий эль и тоже довольно вкусный. Не меньше понравилось мне и вино, схожее по запаху с лучшим бургундским, — я чуть было не осушил полной бутылки, если бы лакей предусмотрительно не отнял ее. Оказалось, что на нашем конце стола бутылка эта выполняла чисто декоративную роль.
Не заметил я здесь и роскоши, свойственной королевским дворцам Европы. Золото вовсе не употреблялось, серебро только на королевском конце, а большинство довольствовалось оловянной и глиняной посудой.
Не обошлось и без странностей. Так, сначала было подано сладкое, потом мясные и рыбные блюда, затем уже суп, а напоследок соленая рыба. Такой порядок не мог не показаться мне неестественным, но спросить объяснения было не у кого, так как переводчик сидел далеко от меня. Впоследствии я узнал, что таков был обычай дворца, и мне пришлось из-за этого пережить немало неприятностей. Дело в том, что сладкое перед обедом портило мне аппетит, а есть суп после обеда просто не хотелось. Сладкое я старался обычно подсунуть соседу, а от супа отговаривался нашим английским обычаем обходиться без первого блюда; эти уловки сходили до поры до времени благополучно, но в свое время враги припомнили их.
После обеда все подходили к королю и королеве и благодарили их, целуя большой палец руки. Некоторых, в том числе и меня, король задержал в зале. Я прождал несколько минут, пока он разговаривал с придворным, судя по знакам отличия, занимавшим большой пост. Как я потом узнал, это был первый министр и ближайший советник императора, человек еще молодой, высокий и статный, с красивым лицом, обрамленным белокурой бородкой и бакенбардами.