Далее он на своем портативном ксероксе снял еще одну копию со служебной записки майора Сапсанова. «Тоже небось на самом деле Тютькин или Лепешкин», — подумал адвокат и только после этого погрузился в детальное ее изучение.
Из документов следовало, что Сапсанов «вел» Хейфеца несколько лет. Майору все было ясно как Божий день: Хейфец выстроил экспериментальную установку не так, как ему приказали, что в его профессии уже само по себе преступление, и это — при постоянных тайных контактах с людьми, изобличенными в качестве агентов мирового сионизма. Первый ордер на арест Хейфеца был выписан, как только его покровитель Сахаров отправился в ссылку. Но не тут-то было! Хейфец обслуживал предстоящий полет космической станции на Венеру, и космические боссы оказались не менее сильны, чем госбезопасность. Сапсанову приказали временно оставить Хейфеца в покое и копить материал.
Должно быть, майор Сапсанов ожидал запуска на Венеру с нетерпением не меньшим, чем участники космической программы: судя по его рапортам, он не сомневался, что зацепил крупную рыбу. И вот наконец пришло время, когда, с интервалом ровно в сутки, две ракеты, начиненные исследовательской аппаратурой, стартовали к Венере, а для майора наступил звездный час.
На операцию он выехал лично, ничто не предвещало неприятностей. Кабинет Хейфеца прослушивался, он вел себя как обычно и, судя по всему, ни о чем не догадывался. У входа в здание циклотрона, на вахте, вместо сотрудника вневедомственной охраны в этот день сидел человек Сапсанова, и он тоже сигнализировал, что все в порядке. Майор остался с шофером в машине, а брать Хейфеца пошли двое в штатском. Оба имели табельное оружие, обладали отличной физической подготовкой, и у старшего по званию, лейтенанта, было индивидуальное переговорное устройство для связи с Сапсановым. Оба проследовали мимо вахты и поднялись на второй этаж в кабинет Хейфеца. Происшедший там диалог был записан с микрофона, вмонтированного в стену.
Лейтенант. Вы — Соломон Хейфец?
Хейфец. Что вам здесь нужно?
Лейтенант. Мы из Комитета государственной безопасности. Вам придется поехать с нами.
Хейфец. Бумага есть?
Лейтенант. Какая бумага?
Хейфец. Ордер на арест, идиот.
Лейтенант. Вы, главное, не волнуйтесь. Вот ордер.
Хейфец (после паузы). Хорошо. Но я должен выключить циклотрон, иначе здесь через час будет Хиросима.
Лейтенант. А что, без вас этого не сделают?
Хейфец. Я отпустил оператора. Можете сходить убедиться, что на пульте управления никого нет.
Лейтенант. Да нет, зачем же, идемте вместе (конец записи).
И на этом все кончилось. Ни Хейфеца, ни кагебешников больше никто не видел.
Через десять минут Сапсанов попытался воспользоваться переговорным устройством, но оно глухо молчало. Майор вместе с водителем поднялся в кабинет Хейфеца — там было пусто. Они прошли на пульт управления — оператор оказался на месте, циклотрон работал. Никаких указаний об остановке циклотрона оператор не получал, и Хейфец сюда не заходил. Тогда Сапсанов вызвал оперативную группу.
Всем в лаборатории объявили, что получен сигнал о подложенном взрывном устройстве, и предложили покинуть здание, в нем-де будут работать саперы.
Остаток дня, вечер и ночь в лаборатории номер шесть шел обыск максимальной интенсивности. Отпирали каждую дверь на чердаках и в подвалах, лезли в кладовки, в шкафы и трубы вытяжной вентиляции, простукивали стены и вскрывали полы — и все напрасно, никаких результатов.
Как сообщил, передавая товар, подполковник, эта история поломала карьеру Сапсанова его продвижение в должностях и званиях было заморожено. Он так и остался, до ликвидации КГБ, рядовым следователем с майорскими погонами, но дело Хейфеца у него не отобрали — скорее всего никто не хотел с этим бредом связываться. Где Сапсанов сейчас и что делает, Кречетов не знал.
Адвокат продолжал методично исследовать документы, иногда делая выписки, и вскоре у него возникло странное ощущение почти реальнчго присутствия самого Хейфеца или, по крайней мере, его строптивого духа. Он, видимо, был настолько сильной личностью, что накладывал свой отпечаток на всех, кто с ним сталкивался. Через полуграмотные сочинения осведомителей, сквозь собачий язык рапортов и служебных записок проступал сумрачный образ человека загадочного, внушающего необъяснимый страх, гордого до надменности и отделенного от прочих людей барьером интеллектуального превосходства.