А вообще, ни это место, ни эти люди не имеют значения. Я упоминаю их просто ради контекста.
Но здесь есть человек, который будет иметь очень большое значение.
Можете пока придумать, как он выглядит. Даже представить, что он думает. Это может быть ошибкой, просто предположением, но все же какое-то правдоподобие есть. Судя по его последующим действиям, сейчас у него в голове может быть всего несколько мыслей.
Он стоит на холме неподалеку от обсидиановых стен Черной Звезды. Отсюда ему видна бо́льшая часть города, он чует его дым, погружается в его бессмысленный лепет. По асфальтовой дорожке внизу идет группа молодых женщин – этот холм является парком, который очень любят горожане. (Сохраняйте зелень внутри стен, советует камнелористика, но в большинстве сообществ земля занята огородами и прочими обогащающими почву насаждениями. Только в Юменесе зелень включена в картину красоты.) Женщины смеются словам одной их своих товарок, и ветерок приносит смех к мужчине на холме. Он закрывает глаза и наслаждается нежным тремоло их голосов, тонким эхом их шагов, подобным биению крыльев бабочки о его сэссапины. Он не может сэссить семь миллионов жителей города, представьте себе. Он хорош, но не настолько. Большинство их, однако, да, они здесь. Здесь. Он глубоко вздыхает и становится основой земли. Они идут по его нервным волокнам, их голоса шевелят волоски на его коже, их дыхание колеблет воздух, который он вбирает в легкие. Они на нем. Они в нем.
Но он знает, что он не один из них и никогда таким не будет.
– Знаешь, – как бы между прочим говорит он, – что первое предание камня было действительно написано на камне? Чтобы его нельзя было изменить ради моды или политики. Чтобы оно не стерлось.
– Знаю, – отвечает его спутница.
– Хм. Да, ты ведь наверняка была там, когда этот камень был установлен. Я и забыл. – Он вздыхает, глядя вслед уходящим женщинам. – Тебя легко любить. Ты не предашь меня. Ты не умрешь. И я знаю цену заранее.
Его спутница не отвечает. Он и не ждал ответа, хотя отчасти и надеялся. Он так одинок.
Но его надежда никого не интересует, и прочие известные ему чувства принесут ему только отчаяние, если он снова подумает о них. Он достаточно думал о надежде. Время смятения кончилось.
– Заповедь, – говорит он, раскинув руки, – запечатлена в камне.
Представьте, что его лицо болит от улыбки. Он улыбался часами: стиснув зубы, раздвинув губы, прищурив глаза до «гусиных лапок». Улыбаться так, чтобы другие поверили твоей улыбке, – истинное искусство. Всегда важно включать глаза, иначе люди поймут, что ты их ненавидишь.
– Слова, высеченные на камне, – абсолют.
Он не обращается ни к кому конкретно, но рядом с ним стоит женщина – в каком-то смысле. Сходство с женщиной лишь поверхностно – это знак вежливости. Точно так же свободное, волнами стекающее платье на самом деле не является одеждой. Она просто преобразовала часть своей плотной субстанции ради предпочтений хрупких смертных существ, среди которых в настоящий момент находится. Издалека она сойдет за спокойно стоящую женщину – хотя бы на некоторое время. Однако вблизи гипотетический наблюдатель заметит, что ее кожа – белый фарфор, и это не метафора. Как скульптура она была бы прекрасна, хотя и чересчур жестоко реалистична для местных вкусов. Большинство юменийцев предпочитают вежливую абстракцию вульгарной реальности.
Когда она поворачивается к мужчине – медленно, камнееды медлительны на поверхности, за исключением тех случаев, когда они скоры, – и это движение превращает ее мастерскую красоту в нечто совершенно иное. Мужчина привык к такому, но все равно не смотрит на нее. Он не хочет, чтобы это внезапное изменение испортило мгновение.
– Что вы сделаете, – спрашивает он ее, – когда все свершится? Твой народ поднимется из обломков и заберет мир себе?
– Нет, – отвечает она.
– Почему нет?
– Мало кому из нас это интересно. Кроме того, вы же все равно останетесь здесь.
Мужчина понимает, что «вы» – это множественное число. Твой род. Человечество. Она часто говорит с ним так, будто он представляет всех. Он так же обращается к ней.
– Ты так уверена.
Она ничего не отвечает на это. Некоторые камнееды редко снисходят до констатации очевидного. Он и рад, поскольку то, как она говорит, всегда раздражает его – не колыша воздуха, как человек. Он не понимает, как это работает. Ему все равно, как это работает, но сейчас ему хочется, чтобы она молчала.