Если Сиенит не будет осмотрительна, если пошлет подальше не тех людей, если позволит отметить себя как трудную, с ее карьерой будет покончено, она будет навечно приписана к Эпицентру, и ей останется только лежать на спине и превращать мужское уханье и пердеж в детей. И если дело повернется таким боком, то ей еще повезет, если у нее будет только шесть детей.
Он смотрит, словно не понимает, хотя она и знает, что он все понял. Она говорит:
– Я хочу покончить с этим.
И тут он удивляет ее. Она ожидает заминок, сопротивления. Вместо того он стискивает кулаки. Отводит взгляд, играя желваками. Он по-прежнему выглядит нелепо в своем балахоне и прической наперекосяк, но выражение его лица… это как будто ему приказали подвергнуть себя пытке. Она знает, что некрасива, по крайней мере не подходит под стандарты красоты Экваториалей. В ней слишком много срединной дворняжьей примеси. Но и он явно не чистой крови: эти волосы, кожа черная почти до синевы, и еще он невысок. Он вровень с ней, а она высока как для мужчины, так и для женщины – но он гибок, не широк и не пугающ. Если в его предках и была кровь санзе, то очень дальняя, и она не дала ему никакого физического превосходства.
– Покончить, – говорит он. – Верно.
Он так стискивает зубы, что желваки на его скулах подпрыгивают вверх-вниз. И вот. Он не смотрит на нее, и ее внезапно охватывает радость. Поскольку его лицо – сама ненависть. Она прежде видела такое у других орогенов – ржавь, она сама такое ощущала, когда ей выпадал момент одиночества и нескованной честности. Но она никогда не позволяла этому вот так проявляться. Затем он поднимает на нее взгляд, и она пытается не дрогнуть.
– Ты не здесь родилась, – на сей раз холодно говорит он. Она запоздало понимает, что это вопрос.
– Нет. – Ей не нравится отвечать последней. – А вы?
– О да. Я был выведен орденом. – Он улыбается, и странно видеть, как улыбка ложится поверх этой ненависти. – И не впопыхах, как наш возможный ребенок. Я продукт двух старейших и самых перспективных линий Эпицентра. Или, по крайней мере, мне так рассказывали. – Он засовывает руки в карманы своего мятого балахона. – А ты дичок.
Это появляется из ниоткуда. Сиен действительно пару секунд думает, что это какой-то новый вариант слова «рогга», а затем понимает, что это на самом деле значит. Нет, это уже слишком.
– Слушайте, мне плевать, сколько у вас колец…
– Я хотел сказать, они так тебя называют. – Он снова улыбается, и его горечь настолько созвучна ее собственной, что она в смятении замолкает. – Если ты не знала. Дички – те, кто не отсюда, – часто этого не знают или им все равно. Но когда ороген рождается у родителей неорогенов, в семье, которая прежде никогда не проявляла признаков проклятия, его называют так. Дичок для прививки моей окультуренной породы. Случайность в моем плане. – Он мотает головой, отчего его голос дрожит. – Главное, что они не могут предсказать тебя. Ты доказательство того, что они никогда не поймут орогении. Это не наука, это что-то иное. И они никогда не смогут контролировать нас, на самом-то деле. Полностью – никогда.
Сиен не знает, что и сказать. Она ничего не знала о дичках, о том, что она в чем-то иная – хотя теперь, когда она об этом думает, то вспоминает, что большинство знакомых ей орогенов были выведены в Эпицентре. И да, она замечала, как они на нее поглядывают. Она-то думала, это потому, что они экваториалы, а она северосрединница или потому, что она получила свое первое кольцо раньше них. А теперь, когда он это сказал… быть дичком – это что-то дурное?
Иначе и быть не может. Если проблема в том, что дички непредсказуемы… что же, орогены обязаны доказывать, что являются надежными. Эпицентр должен поддерживать свою репутацию, без этого нельзя. Потому обучение, униформа, бесконечные правила, которым они обязаны следовать, но ведь и селекция входит во все это, иначе зачем она здесь?
Есть что-то лестное в том, что, несмотря на ее статус дичка, от нее действительно хотят ввести что-то в их селекционные линии. Затем ей становится любопытно, почему какая-то часть ее пытается найти ценность в деградации.
Она настолько задумывается, что пугается, когда он с усталым вздохом сдается.
– Ты права, – только и говорит он, теперь очень по-деловому, поскольку да – это единственный путь с этим покончить. И это деловое поведение позволит им сохранить хотя бы какое-то подобие достоинства. – Прости. Ты… ох, ржавь земная. Да. Давай покончим с этим.
И они идут в спальню, он раздевается и ложится, какое-то время пытается сам себя завести, но получается не очень. В этом проблема секса со старшим, думает Сиен. Хотя на самом деле, вероятно, здесь скорее играет роль тот факт, что секс, как правило, не получается, когда ты его не слишком хочешь. Она с непроницаемым лицом садится рядом и отводит его руки. У него растерянный вид, и она ругается про себя, поскольку, если он так не уверен в себе, это затянется на целый день.